В Петербурге весной выходит комикс «Сурвило», где художница Ольга Лаврентьева рассказала о своей бабушке, пережившей сталинские репрессии и блокаду. Книгу ещё не успели напечатать, но критики уже включили её в списки must read 2019 года, а правами на «Сурвило» заинтересовались французские издатели.

«Фонтанка» встретилась с Лаврентьевой, которая раньше нарисовала готический детектив о 1990-х «ШУВ», документальные книги «Непризнанные государства» и «Процесс двенадцати». Художница рассказала, как создала графический роман весом 9,5 килограммов и нашла в архиве ФСБ дело своего прадеда, а также почему феминизм становится трендом в графической литературе.

«Сурвило — девичья фамилия моей бабушки. Я поставила в название комикса именно её, хотя по мужу бабушка — Королёва. Ей сейчас 93 года, в марте исполняется 94, она человек добрый, легкий, открытый, расположенный к людям. Одно из ярких воспоминаний моего детства — мы с бабушкой идём по лесу и песни поём. Для неё важно общаться с близкими — ведь она знает, что такое потерять семью.

Идею нарисовать комикс бабушка одобрила, охотно мне ещё раз пересказала свою историю, которую я не раз слышала с детства. Книгу бабушка пока не читала — она, к сожалению, очень плохо видит. Когда получу комикс из типографии, бабушка его, конечно, подержит в руках. Не самые мелкие картинки просмотрит, что-то я ей прочитаю».

«Комикс о бабушке я хотела нарисовать, сколько себя помню. Материалы начала собирать больше пяти лет назад. На компьютере появились папки с фотографиями и картинками, но они не складывалось в одну систему. То я хотела сосредоточиться на теме блокады, то — отбросить её и рассказать о репрессиях. В конце концов я заболела, слегла с гриппом и температурой — и вдруг всё встало на свои места. Я поняла, что хочу создать биографический роман, в центре которого будут репрессии и блокада, но сюжет затронет и 1950-е – 1980-е, и даже наши дни».

«В 2017 году я законичила сценарий «Сурвило» — это 300 с лишним страниц с раскадровкой в программе InDesign, в каждом пустом кадре — пометка, что хочу здесь изобразить. А это значит — комикс в голове уже готов. Осталось только перенести его на бумагу, то есть сделать чисто механическую работу. Эта «механическая работа» заняла полтора года, когда я почти не выходила гулять, мало общалась с друзьями и, кажется, утратила все социальные навыки. Параллельно с рисованием разве что слушала аудиокниги — «Братьев Карамазовых» и «Бесов». Под Достоевского хорошо работать: события развиваются довольно медленно».

«Комикс я рисовала чёрной тушью на бумаге, а затем сканировала. Обычно рисую без эскизов и ставлю себе жесткие сроки. Одну страницу должна сделать за 3-4 часа, за 6-8 часов — разворот. Соответственно, каждый раз включала таймер. Если бы я подошла к задаче с большим перфекционизмом, то закончила бы только к пенсии. К концу ноября 2018 года у меня получилось целая икеевская коробка с комиксом. Мне стало интересно узнать, сколько это весит. Сначала я встала на весы одна, потом с коробкой. Оказалось, что в ней 9,5 килограммов».

«Реалии тех времён я восстанавливала по фотографиям — из семейного архива и из интернета. Под конец работы практически любые фотографии о блокаде, на которые я наталкивалась, были мне знакомы. А ещё я сама ходила и ездила во все места, где развивается действие. Гуляла рядом с домом на набережной Екатерингофки, где бабушка жила до войны, — он сохранился, передан МЧС и готовится к капитальному ремонту. Ездила с семьёй в деревню Сурвилы, откуда приехал в Петербург мой прадед. Раньше это место находилось на территории Польши, а теперь — в Белоруссии. Деревня вполне обитаемая, вокруг — вспаханные поля, сельскохозяйственная техника. Правда, найти кого-нибудь, с кем можно поговорить, мы не смогли: приехали в очень плохую погоду, был дождь. Попробовали постучаться в несколько домов, нам не открыли».

«Ещё одним важным источником информации для «Сурвило» стал архив ФСБ. Ведь мой прадед Викентий Казимирович Сурвило был репрессирован. Бабушка в 1990-е ходила в ФСБ, чтобы посмотреть его дело, но скопировать документы тогда не получилось. А мне очень интересно было увидеть их своими глазами.

Я сделала запрос через Интернет, и через несколько недель меня пригласили в архив — вход туда надо не с Литейного проспекта, рядышком, на Шпалерной. Место там довольно мрачное и неуютное. Обычный, небольшой, совершенно никакой кабинет — без любых опознавательных знаков, плакатов на стенах. Уголовное дело не просто достают с полки и выносят, его должны подготовить — закрыть то, что не относится к твоим родственникам. По делу моего деда расстреляны 11 человек, все они работали на Канонерском судоремонтном заводе. Их показания, протоколы прикрыли бумажками со скрепками, какие-то маленькие справки вложили в конверты. Ты листаешь дело, а напротив сидит женщина — работница архива — она с тебя глаз не спускает. Эти бумажки невозможно отодвинуть и посмотреть. Фотографировать тоже нельзя. Все, что можно было, я выписала. Женщина мне говорит: «Да зачем вы так стараетесь, закажите ксерокс». А когда ксероксы пришли, там оказалось ещё больше белых прямоугольников».

«Судя по комментариям в моем паблике, многих тема репрессий зацепила даже больше, чем блокада. Люди не понимают, как относиться к ней. Информация о репрессиях долго замалчивалась и появилась лишь в перестройку, причём использовалась как аргумент против Советского Союза. О репрессиях очень мало объективных публикаций: в зависимости от взглядов, пишут или что полстраны было расстреляно, или что пострадала совсем незначительная группа граждан. Люди в этом всём не особенно разбираются, у них возникают вопросы. Меня подписчики спрашивали о причине ареста деда, о сути обвинений, о том, как и почему дело было пересмотрено. Кто-то спрашивал в нейтральном ключе, а кто-то и в негативном — подозревали, что не всё так чисто. Белые прямоугольники в документах — они и в сознании у соотечественников. Если бы архивы ФСБ оцифровали и выложили в интернет, было бы проще понять, сколько людей пострадало, и что с ними произошло».

«Я надолго зависла с третьей главой комикса и думала, почему она не идёт. Потом поняла, что после неё начнётся четвертая, а в ней и блокада. Это такая тяжесть, такой груз, который хочется сбросить с плеч. Тогда первое, что я сделала — взяла и нарисовала салют 1944 года. Было много пустых страниц — а за ними салют, и я постепенно заполняла этот кусок книги.

Оказалось, что бытовую сторону блокады изображать не так сложно: практически всё происходит в темноте. Но черно-белым комикс я сделала не из-за этого, а потому, что это обычная для меня стилистика. Но есть и экономическая сторона: печать цветного комикса стоит в четыре раза дороже. Это огромная финансовая нагрузка на издательство».

«Я не согласна, что в моём комиксе показана только тёмная сторона блокады. Есть всё-таки светлые эпизоды и люди, которые помогали главной героине: женщина, которая поделила с бабушкой свою малюсенькую порцию еды, когда та потеряла карточки, и этим спасла жизнь. Или замглавного врача больницы, где бабушка во время блокады работала санитаркой. Он помог своим сотрудницам эвакуироваться, он же подтолкнул главную героиню к её профессии — посоветовал записаться на курсы бухгалтеров. Бабушка всегда с благодарностью говорит о людях, которые оказались рядом».

«В истории с блокадой сегодня много крайностей. Есть безвкусный чиновничий официоз. Есть люди, которые говорят, что тогда не было подвига и героизма, что надо было сдавать Ленинград. Я не понимаю ни тех, ни других — ведь варианта сдавать город не было: Ленинград подлежал уничтожению по немецким планам. А ещё я сталкивалась с мнением моих ровесников, что блокада исследована вдоль и поперёк, что говорить там не о чем. Мне кажется, многим просто не повезло встретить человека, который смог бы рассказать им о прошлом. Для меня эта тема всегда была окрашена эмоциями бабушки, это был живой рассказ о людях, с которыми она сталкивалась. При этом я почти не помню, как нас приобщали к знаниям о блокаде в школе — кажется, водили на Пискарёвское кладбище, в какие-то музеи».

«Из новых произведений о блокаде я не смотрела и не читала практически ничего. Мне было важно передать интонацию, стиль рассказа, точку зрения бабушки и не хотелось ничем перебивать её голос. Посмотрела тизер «Праздника», и мне хватило. С художественной точки зрения уровень фильма очень низкий, а идеологически он основан на гитлеровской пропаганде — это фашисты распространяли сведения о том, что ленинградская элита жирует, чтобы деморализовать город. Я вообще скептически отношусь к художественным произведениям об истории. Вместо того, чтобы воспроизвести свидетельства очевидцев, автор пытается себя или своих знакомых поставить в те условия. А люди тогда были другие».

«В Петербурге много спорили по поводу парада 27 января, но я не понимаю, почему он вызвал такие дискуссии. Военные жертвовали собой ради освобождения Ленинграда, и их тоже нужно чествовать. Другое дело, что парад — самое примитивное, что можно сделать. Раз праздник — давайте маршировать. Можно было придумать что-то более тонкое, интересное. 75-летие освобождения Ленинграда я праздновала дома вместе с семьей и не выезжала в город».

«Формально комикс «Сурвило», наверное, можно назвать феминистским. Потому что это произведение о женщине, и сделанное женщиной. Во время репрессий моя прабабушка с двумя дочерьми оказывается в ссылке, и им приходится выживать. В блокаду мужчины, в основном, ушли на фронт, и в городе работали женщины. Этот комикс в традиционном плане «женский»: в «Сурвило» мало боевых действий и политики. Там про любовь, семью, детей».

«Вся феминистская повестка за полтора года работы над комиксом прошла мимо меня. Я не следила, какие там происходили обсуждения, акции. Перед сном успевала просматривать какие-то картинки в Instagram, на большее не оставалось сил. Но я уже давно заметила, что практически все участницы курсов, мастер-классов по комиксам — девушки. Почему это так — интересный вопрос, и у меня нет однозначного ответа. Слышала даже версию, что у девушек есть мужья и родители, которые им помогают: пока девушка ходит на комикс-курсы, кто-то ходит работать в банк. Возможно, это предположение не лишено рационального зерна.

Комиксисты и сценаристы-мужчины очень глубоко погружены в себя. Им неинтересны реальные сюжеты, они хотят писать о неких вымышленных мирах. При этом спрос на документальные истории растёт, и их часто создают женщины — кроме меня, Юлия Никитина, Виктория Ломаско. Реальные сюжеты — не обязательно социализм, Сталин или что-то такое. Удивительные вещи происходят рядом, надо просто посмотреть вокруг, пообщаться, послушать людей. Мама одной моей знакомой работала следователем, ей было не с кем оставить ребёнка, и маленькая девочка проводила целые дни в отделении милиции. Если задуматься, чем не сюжет для комикса? А для моей знакомой это часть повседневной жизни».

«Конечно, уже появились люди, которые возмущены тем, что я выпустила комикс о таких сложных исторических вопросах. Критиков будет только больше, когда книжка попадёт на полки магазинов. А что делать? В России много необразованных людей, которые никогда не сталкивались с графической литературой. Для них комикс — «низкий» жанр, потому что комикс и комедия — похожие слова. Как я готовлюсь к атаке критиков? Глажу котика. Ну и придумываю новые истории. Их у меня несколько в разработке, то есть работы хватит на много лет вперёд».

Записала Елена Кузнецова, «Фонтанка.ру»

Читайте также:

Режиссер из США сняла фильм о блокаде. Влюбленные защищают банк семян в Институте растениеводства «от врагов, полчищ мышей и друг от друга»

Трудное чтение: «Краденый город» и другие книги для детей и подростков о блокаде