«Посмотри на него»: Книга о потерянном ребёнке

21 мая 2018, 15:21

Версия для печати

Tweet

Мать, потерявшая ребёнка на позднем сроке беременности, рассказала об этом опыте. Её книга вошла в шорт-лист литературной премии «Нацбест» и вызвала ожесточённую полемику в Сети. Нужно ли говорить вслух о своём горе, или лучше не выносить сор из избы? Как критиковать и судить такие книги? В рамках спецпроекта с «Нацбестом» «Фонтанка» публикует отрывок из романа и приглашает к размышлению над этими вопросами.

В России об этом не принято говорить вслух или писать. Но Анна Старобинец всё-таки выпустила автобиографичную книгу «Посмотри на него». Повествование — от первого лица: от лица женщины, прервавшей беременность на позднем сроке по медицинским показаниям. У ребёнка выявили несовместимое с жизнью заболевание почек.

Такая книга — прежде всего, психотерапия для автора. Но и для тысяч читательниц, которым пришлось пройти через похожие испытания. Понимать, что ты не одна — важно. А ещё «Посмотри на него» — приговор отечественной медицине. Медицине, где беременная должна вступить в схватку с больничной уборщицей, если хочет пройти в туалет без бахил. Где светило науки на платном приёме без разрешения пациентки приглашает в кабинет группу студентов и начинает трансвагинальное обследование. Медицине, где редко звучат слова «сожалею» и «сочувствую», и едва ли не единственный способ выразить сопереживание — фраза: «Ничего, ты молодая, ещё родишь». Анна Старобинец сохранила в тексте настоящие имена докторов, у которых лечилась.

На контрасте преподносится история о берлинской клинике «Шарите», куда в конце концов отправилась автор, чтобы прервать беременность. Клинике, где сочувствие выражают в обязательном порядке. Где для будущих матерей организована обязательная психологическая помощь. Где нерождённого ребёнка с отклонениями называют не «плодом», а именно «ребёнком», baby. Где советуют посмотреть на погибшего сына или дочь, чтобы потом не жалеть. А на память дают его снимок и отпечатки ручек и ножек в конверте.

Едва ли не более острое, чем автобиографическая часть, – документальное приложение к книге. Старобинец пообщалась с российскими женщинами, прошедшими через подобный опыт. Поговорила с врачами и акушеркой той самой клиники «Шарите». Единственный ответ от представителей российской системы здравоохранения выглядел так: «Добрый день. Все интервью медицинских работников осуществляются только с разрешения и по указанию Департамента здравоохранения Москвы. С уважением, Е. В. Лялина».

Произведение вызвало резонанс. Одна из членов большого жюри «Нацбеста» и дочь основателя премии Аглая Топорова сочла, что в книга является «пошлостью во всех смыслах», ей не хватает «философии (даже кухонной)», а «фрагмент тела женщины отнюдь не является тем, чем пытаются представить его в мексиканских, а теперь уже и русских сериалах». Старобинец ответила. Что в рецензии Топоровой собраны почти все ветряные мельницы, ради борьбы с которыми написана книга. Что Топорова разделяет принцип «не выносить сор из избы» и обесценивает «чужой опыта потери». Ехать на вручение премии писательница отказалось, а свой приз обещала отдать благотворительному фонду «Вера».

Фото: предоставлено издательством Corpus

С этого началась сетевая дискуссия с сотнями комментариев, которая длилась больше недели, а отзвуки её возникают до сих пор. Основные вопросы — литературные, но не только: обладают ли такие откровенные и документальные, как «Посмотри на него», книги, художественной ценностью? Достойны ли они входить в шорт-листы литературных премий? Имеет ли право автор манипулировать эмоциями читателя, и, что называется, «давить» из него слезу? Насколько возможно в современной Росии говорить об опыте травмы публично? Кто такой современный критик, и каким этическим стандартам должно соответствовать его высказывание? И, наконец, являются ли те самые нерождённые дети детьми? Или только «фрагментами» материнских тел?

Ответов, работающих для всех и каждого, получить невозможно. А единственная возможность найти свой, личный ключ к этой истории – прочитать книгу. «Фонтанка» с разрешения издательства Corpus публикует её первую главу.

Елена Кузнецова, «Фонтанка.ру»

Глава 1. Порок

Ну, кто там, девочка или мальчик? — спрашиваю узиста.

Он уже успел показать мне мозг, «очень хороший мозг у ребенка», и сердце — «тут все правильно развито». Он уже сказал, что размеры соответствуют сроку шестнадцать недель. Он уже задал мне этот абсурдный вопрос «Кто у вас дома?», к которому за шестнадцать недель я успела привыкнуть, и я уже ответила, что у меня дома восьмилетняя дочка. Так что на этот раз я хотела бы мальчика. И вот я спрашиваю, кого он там видит, а он почему-то плотно сжимает губы. Как будто во рту у него большая кислая ягода и он размышляет, выплюнуть ее или нет. Он молча водит датчиком по моему животу и молча смотрит на монитор. Он слишком долго молчит, а потом говорит:

— Там мальчик.

Но что-то не так с его голосом. С интонацией. Он снова сжимает губы. Я вдруг вспоминаю начало собственной фантастической книги «Живущий»: «Датчик пискнул, и врач считал результат. Я спросила: «Что-то не так?» Он молчал. «Что-то не так с ребенком?»«

И вот — ноябрь 2012 года, и я сама теперь в кабинете врача, который молчит, а УЗИ-аппарат попискивает, и я спрашиваю:

— С ребенком что-то не так?

Он решается, наконец, избавиться от своей кислой ягоды:

— В вашей семье у кого-нибудь есть патология почек?

— Нет…

— Мне не нравится структура почек этого плода. Гиперэхогенная структура.

На несколько секунд я даже испытываю облегчение. Подумаешь, почки. Ну, то есть почки — это, конечно, важно, но это все же не сердце, не легкие и не мозг, сердце и мозг у него хорошие, а почки мы уж как-нибудь вылечим, тем более никаких наследственных болезней почек у нас в семье нет. Это наверняка хороший прогностический признак…

— И они занимают большую часть брюшной полости плода, — добавляет он. — Они в пять раз больше, чем должны быть.

Можно не знать, что такое гиперэхогенная структура, но совершенно очевидно, что почки не должны занимать весь живот. Так что я, естественно, понимаю, что это плохо. Очень плохо.

— Возможно, поликистоз почек плода, — говорит он. — Вытирайтесь и одевайтесь.

Кажется, в этот момент я впервые ненадолго раздваиваюсь. Одна я трясущимися руками стирает с живота гель. А другая внимательно и спокойно следит за той первой, и за врачом тоже, и вообще она весьма наблюдательна. Например, она замечает, что он больше не называет моего ребенка ребенком. Только «плодом».

— Вам нужно сделать УЗИ экспертного уровня, — он пишет мне на бумажке название клиники и фамилию, — желательно вот у этого врача, он специалист по порокам развития плода.

Я спрашиваю: — Это очень серьезно?

Он отвечает, но на какой-то другой вопрос:

— Я просто врач УЗИ. Я не эксперт и не Господь Бог, и я могу ошибаться. Сходите к эксперту.

Мне кажется, что он хочет еще добавить: «И помолитесь», но он больше ничего не говорит.

Считается, что первая стадия горя — это отрицание. Узнав ужасную новость, ты якобы не можешь сразу в нее поверить. Ты утверждаешь, что это просто ошибка или что тебе сознательно врут, что врач УЗИ — шарлатан, что он отправляет тебя на другое УЗИ к своему приятелю, чтобы выкачивать деньги… Да, я видела такое на форумах, посвященных патологиям беременности, и даже моя мама, узнав о результатах УЗИ, на моих глазах очень скоро пройдет эту стадию, это нормальный защитный механизм — но у меня он почему-то не срабатывает. Еще до того, как я полезла в интернет читать про поликистоз, еще до того, как прозвучал диагноз, еще в тот момент, когда он смотрел в монитор и молчал, я поняла, что все очень плохо. Действительно плохо.

Я оплачиваю УЗИ и выхожу в ноябрьскую мокрую тьму. Иду по улице, потом соображаю, что я вообще-то приехала на машине, но не могу вспомнить, где я ее поставила. Минут двадцать я брожу вокруг Центра акушерства и гинекологии на Большой Пироговке, то и дело забывая, что именно я тут ищу. Идти тяжело. Как будто я двигаюсь внутри густого черного облака. Потом я все-таки набредаю на свою машину, забираюсь внутрь и лезу в мобильный интернет. Я набираю «поликистоз почек плода», и открываю, открываю ссылки, и понимаю, что поликистоз бывает двух типов, доминантный (или «взрослый») и рецессивный (инфантильный). Что доминантный — это как раз такой, который есть и у других родственников, и с ним обычно живут. А рецессивный — это как моем случае. Если это мой случай. На фотографиях — уродливые младенцы со сплюснутыми лицами и огромными, раздутыми животами. Мертвые младенцы. С поликистозом инфантильного типа не выживают.

…Густое черное облако, окружающее меня, вдруг заползает мне в рот и в горло. Я задыхаюсь. Мне совершенно нечем дышать. Другая я, которая холодна и спокойна, тем временем подмечает, что я не просто сижу в машине и пялюсь в экран телефона, хватая ртом воздух, а еще и еду при этом по улице 10-летия Октября и мне все сигналят, потому что я вылезаю на встречку.

Каким-то чудом я все-таки доезжаю до дома. Мне нечем дышать, и когда моя дочка Саша, мы зовем ее Барсучком, радостно выбегает с вопросом «Мальчик или девочка?», а мой муж, тоже Саша, выходит с кухни с мокрыми руками и скучно интересуется: «Все в порядке?», я не могу говорить, а только втягиваю и втягиваю в себя воздух, но воздуха нет, мое черное облако не пропускает его в мои легкие.

— Что с ребенком? — Саша-старший хватает меня за плечи. — Что с нашим ребенком?

Барсучок смотрит на нас с испугом и готовится плакать. Наблюдательная, спокойная я тоже смотрит на нас, причем укоризненно. Ей не нравится, что мы пугаем дочь. Ей не нравится, что я не могу себя сдерживать. Но ей забавно, что мы все как будто разыгрываем сцену из сериала.

— Не могу дышать, — всхлипываю я, вполне в рамках жанра.

Муж приносит мне стопку виски и говорит: — Выпей залпом.

Добавляет, глядя на мой совсем недавно наметившийся живот:

— От такой дозы с ним ничего не случится. Пей.

Я проглатываю содержимое стопки, и меня действительно отпускает. Я дышу, я смотрю на Барсука Младшего и Барсука Старшего. Как раз утром мы обсуждали, кем будет новый ребенок. Саша боялась, что он вытеснит ее с должности Младшего, но я сказала, что мы будем звать его Барсук Наименьший и никто не будет обижен… А теперь я говорю им обоим, говорю своим барсукам:

— Это мальчик. Но его не будет. Наверное.

Остаток вечера мы с мужем сидим в интернете, читая про поликистоз. Время от времени я рыдаю, а муж говорит мне, что это еще не точно, что нужно сначала дождаться экспертного УЗИ, что я рано впадаю в панику. А Барсучок Младший делает для меня открытку, на ней нарисован цветочек и написано корявым почерком, за который ее ругают в школе: «Мама, все будет хорошо». Еще она таскает мне свои игрушки, одну за другой, и говорит, что они будут моими талисманами, что они меня защитят.

Этим же вечером, впервые за шестнадцать недель, ребенок во мне начинает шевелиться. Это мягкие, скользящие движения — как будто он меня гладит. Как будто мы собрались все вместе, вся «семья барсуков», просто Старший и Младший снаружи, а Наименьший — внутри. Как будто все будет хорошо. Как в кино.

Читайте также:

Лучшее «Нацбеста»: Деревенская проза и европейский нуар

Автор «Суки»: «Это война, от которой отмыться не придётся»

«Сразу же возникали безумцы и начинали приставать»: отрывок романа «Петровы в гриппе и вокруг него»