«Новые Тупые»: Как петербургская арт-группа из 1990-х стала востребована в Швейцарии и США

28 мая 2019, 14:36

Версия для печати

Tweet

Петербургская арт-группа «Товарищество Новые Тупые» в феврале 2019-го открыла выставку в швейцарском Цюрихе и готовится провести выставку в Нью-Йорке. Почему объединение из 1990-х вдруг стало актуальным на Западе, и по какой причине Эрмитаж и Русский Музей их не замечают, узнала «Фонтанка».

«Новые тупые» в 1996 году провозгласили идею жизни как перформанса. За шесть лет совместной работы они провели более семидесяти акций, полных жизнелюбия и абсурда. Ходили по улицам с рулонами водорослей-тины из Финского залива, устанавливали памятник комару, призывали голосовать за Чебурашку и крокодила Гену. Для «Новых тупых» был важен сам факт действия, они сознательно отказались от монетизации творчества.

В 2002 году группа формально распалась и на долгое время пропала из информационного поля. А в конце 2019-го года вновь стала востребованной. Выставка «Новых тупых» в Цюрихской Кунстхалле включила фотографии акций и частично воспроизведённый реквизит — чтобы зрители могли разобраться, как именно проходили перформансы. Концепция запланированной на ноябрь выставки в нью-йоркской Mishkin Gallery пока не раскрывается.

О феномене «Новых тупых» и их возвращении «Фонтанка» поговорила с участником группы Владимиром Козиным и кураторами Петром Белым и Лизаветой Матвеевой.

— Расскажите, почему «Новыми тупыми» заинтересовались в Цюрихе?

Пётр Белый: Мы открыли большую ретроспективу «Новых тупых» в Московском музее современного искусства в 2016 году. Туда пришёл директор Цюрихской Кунстхалле Даниел Бауманн — и полюбил с первого взгляда. И пригласил.

— Как в Швейцарии приняли выставку?

П. Б.: Очень благожелательно. Там музей современного искусства отчасти выполняет функцию социальную, так как общество стерильное, уровень жизни высочайший, особенно ничего не происходит. Думаю, одной из причин выбрать нас была маргинальность, нестандартность «Новых тупых». Выставка призвана показать многогранность человеческой души.

— Это достижение для петербургского искусства. Наших художников нечасто приглашают в зарубежные музеи.

П. Б.: Это большое достижение даже для русского искусства, которое сейчас редко показывают за границей. Выставки если и проходят, то на основе аренды, как это было недавно в центре Помпиду, в галерее Саатчи в Лондоне. У нас же музей сам выступил инициатором, и это интеграция в мировое сообщество, так как Цюрихская Кунстхалле — музей мирового уровня.

— А как появилась перспектива сделать проект в Нью-Йорке?

Лизавета Матвеева: Организатор нью-йоркской выставки Алана Фельдман приезжала в Петербург в 2015 году, тогда мы с ней и познакомились, с тех пор были на связи. Она помогала с московской выставкой, я её просила посоветовать кого-нибудь, кто мог бы написать текст для каталога. Недавно Фельдман назначили директором университетской галереи — Mishkin Gallery при Baruch College, и она решила организовать нашу выставку.

П. Б.: Нужно сказать, что эта выставка в Нью-Йорке будет идти в рамках Биеннале перформативного искусства Performa 17. Русское современное искусство слабо вовлечено в мировые процессы, и такая интегрированность очень важна.

— Какие работы будут представлены в Нью-Йорке, как вы видите концепцию выставки?

Л.М.: Концепцию сейчас прорабатываем. В этой галерее пространство меньше, плюс есть фактор доставки, поэтому мы как раз сейчас находимся в процессе обсуждения, что именно повезём в Нью-Йорк. В целом, поскольку выставка будет во время Performa, и поскольку галерея находится при колледже, мы хотим сделать акцент именно на перформанс и образовательную часть. Возможно, будут воркшопы или лекции для студентов, встречи с художниками.

— Как думаете, почему успех к «Новым Тупым» пришёл именно сейчас, больше чем через пятнадцать лет после распада группы?

П. Б.: Здесь время выступило фильтром. Какие-то явления потеряли свою актуальность, какие-то, наоборот, обрели смыслы. Иногда слава приходит сильно позже. Ван Гог умер в неизвестности, продал всего одну картину — и то брату. Постепенно «Новые тупые» встраиваются в русскую историю искусств.

Владимир Козин: Здесь очень важна роль куратора, только благодаря ему и получились эти проекты. История петербургского искусства сложилась давно, осмыслены все явления, все художники взвешены и получили место в соответствии табелью о рангах. Я не могу объяснить выбор куратора. Для нас «Новые Тупые» — давно перевёрнутая страница жизни. Но для Петра было важно отстранённым взглядом определить ценность, самобытность, актуальность.

фото из архива Владимира Козина

— В массовой культуре есть тренд на 1990-е, о них спела даже Монеточка. Как вы думаете, можно ли этим трендом объяснить внезапно пришедшую востребованность «Новых тупых»?

П. Б.: На мой взгляд, в культуре сейчас острый дефицит чего-то настоящего. В нулевые все говорили про утопию, а сейчас в мире возник некий вакуум. В 1990-е стиль был более настоящим, а возвращается всегда более стильная история. «Новые тупые» отчасти попали в общий тренд возвращения к более стильному периоду.

— Как вы видите эту эпоху сейчас?

В.К.: Это была смена исторических формаций, и название нашей группы носило иронический характер: появились новые русские, «Новые композиторы», «Новые художники», «Новая академия изящных искусств» под руководством Тимура Петровича Новикова... Было ощущение смены курса. Наступил период безвременья — мы самые последние в череде 1990-х. «Митьки» сошли на нет, «Новая академия» стала религиозной, и мы закрывали эту «новизну».

— Можно сказать, что перформанс в России пошёл двумя путями. Первый — политический, как у группы «Война» или Петра Павленского. Второй — театрализация, вот даже в нашем БДТ недавно открылась перформативная мастерская. Какой из этих путей вам ближе?

В.К.: Ни тот, ни тот. Мы не называли это перформансом, для нас это было действие, групповое или индивидуальное. У нас никогда не было специальных костюмов, декораций, декламаций. Это было искусство на грани жизни, дыхания. Но в каждом нашем действии была заложена идея.

П. Б.: К слову, участник группы Сергей Спирихин на открытии в Цюрихе сделал прекрасный перформанс на тему идеологизации идеи бессмертия. Он сделал свой собственный Бессмертный полк, где на палочках нёс портреты различных художников XX века, раздавал лозунги. Зрители подключились и стали нести вместе с ним. В акции было очарование: меньшинство, в котором всегда находится художник — иллюзорно, потому что ряд людей, занимающихся художественной деятельностью, велик. И эти авторы действительно бессмертны: посмотрите на книжную полку, зайдите в музей — вот он, бессмертный полк искусства.

— «Новые тупые» делали много акций на улицах — жгли картинные рамы и жарили на них яичницу, гуляли с большим столом и пили чай. В наши дни очень актуален стрит-арт, и не получилось ли, что стрит-арт делает то же, что и «Новые тупые», но другими методами?

В.К.: Мы не занимались уличным искусством, хоть и делали акции на улице. Эстетически это совершенно не совпадает с тем, что сейчас называется стрит-артом. Да и, если честно, я не большой поклонник стрит-арта. В этом жанре много очень много спекуляций, нахальства.

Л.М.: В стрит-арте делать на улице — сама цель, а «Новых тупых» улица — естественная среда. Так же, как галерея «Борей» или Ахматовский сад. Они так жили, каждый день ходили по этим улицам, и не было слоя смыслов, что это должно быть именно в открытом пространстве.

П.Б.: Есть вот художник Бэнкси, яркий представитель коммерческой линии стрит-арта. Для меня его произведения в художественном смысле представляют не очень большое значение, он делает границу между художником и поп-фигурой размытой.

Л.М.: Но вообще, у понятия стрит-арт сейчас очень много значений — это и муралисты, которые работают под заказ, и граффитчики, и какие-то акции тоже уже называют стрит-артом. А при этом есть субкультурные ребята, которые делают тэги, чьи работы вообще не воспринимаются как искусство.

— В 1990-е и вы, и другие объединения — «Новая Академия», некрореализм — стали актуальны и в России, и на Западе. Но сейчас такого нет. Нет ли у вас ощущения, что Петербург стал более периферийным городом в плане искусства?

В.К.: Когда мы появились, эта волна уже закончилась, никто нами не интересовался, никуда не приглашал, только в Польше мы сделали несколько выставок.

Л.М.: Тогда был запрос на русское искусство, это была экзотика. Сейчас есть запрос на искусство третьего мира, мигрантов. Я думаю, мы как были периферийными, так и остались.

П. Б.: Я однажды делал проект «Перемещающаяся вершина нонконформизма», посредством которого хотел сказать, что эпицентр искусства, актуального в данный момент, — плавает. И он точно был одной белой ночью 1990 года в мастерской у Африки-Бугаева. Энергетическое потоки — силы, люди собрались именно в это время в этом месте в Петербурге, и тогда это было главное событие искусства в мире. Не совсем важно, насколько явления, которые там происходили, значительны в наши дни. Где сейчас находится сейчас этот эпицентр, непонятно. Когда-то он был в Париже, Нью-Йорке, иногда он заходит и в наши широты.

Л.М.: Мы сами виноваты, что находимся на периферии. Главная планка сейчас — надо, чтобы было как на Западе. Так теряется идентичность. В погоне за тем, чтобы быть в международными, интернациональными, мы забываем свои особенности, которые нужно взращивать, удобрять.

П. Б.: Именно поэтому не было русского художника в 2019 году в основном павильоне на Венецианской биеннале. Когда приехали кураторы в Москву, они поехали в музей «Гараж». И им стали подпихивать работы хороших чистых западных ребят, которые похожи на всё остальное. Они посмотрели — и никого не взяли.

В.К.: И даже никакого левака? А где ж художник Виленский был?

П.Б.: Так и левачки там были очень стерильные. Им предлагали стерильную версию искусства. Времени самим производить кураторское исследование у них не было, а предложили им только такое. Если бы они приехали не в Москву, а в Петербург, уж мы бы им показали!

— Недавно у вас была большая выставка в Москве, сейчас идёт в Цюрихе, скоро будет в Нью-Йорке. Но Эрмитажу и Русскому ваша деятельность неинтересна. Как думаете, почему?

Л.М.: У Эрмитажа и Русского есть какое-то своё представление о том, каким должно быть статусное искусство, в которое «Новые тупые», надо полагать, не вписываются. Недавно Дмитрий Озерков, заведующий отделом современного искусства в Эрмитаже, дал понять молодому художнику Виктору Кудряшову, что в Эрмитаж молодые художники попадут, только когда умрут.

П. Б.: Позиция Русского музея: «Деньги есть — пожалуйста!» Вспомните экспозицию Сильвестра Сталлоне, ещё какой-то принцессы… Иногда там идут выставки по качеству просто ниже плинтуса.

Л.М.: Много коммерческих выставок в музее — это нормально, музей должен притягивать финансы. Но музей должен быть фильтром, нельзя выставлять всех подряд, у кого есть деньги. Когда идут непрофессиональные зрители — они доверяют музею, так как знают, что это эксперты, которые выбрали, прокурировали искусство. Но из-за того, что у Русского музея другие приоритеты, ситуация монструозная.

В Эрмитаже — по-другому. У них приоритет на безопасные проекты. Звёздные художники, известные, у которых есть бэкграунд в других музеях. Они не будут выставлять тех, кого не знают. Хотя и там бывают коммерческие выставки.

В.К.: Пётр, вот вы же только что говорили, что «Гараж» не смог предложить русского достойную русскую кандидатуру для Венецианской биеннале.

П. Б.: Они не смогли предложить, потому что некому было подсказать: не надо этих показывать, возьмите тех. Нет такой институции. Вообще, за державу, конечно, обидно: не было у нас своего художника ни в основном проекте биеннале, ни в параллельной программе. Единственное, где мы там присутствуем — это наш национальный павильон. Мы — страна-изгой.

Л.М.: Интересно, что мы страна-изгой, и внутри страны-изгоя есть свои изгои. Большие музеи игнорируют актуальную повестку. Никто не поддерживает локальную среду, а, если этого не происходит, она не развивается, стагнирует.

Беседовал Алексей Управителев, специально для «Фонтанки.ру»