«Многие из нас хотели бы пропасть»: Кто получил премию Горчева

18 сентября 2018, 21:51

Версия для печати

Tweet

«Фонтанка» рассказывает о победителях премии Горчева-2018 и публикует фрагмент одного из выбранных жюри текстов.

Победителем литературной премии Дмитрия Горчева в 2018 году стал писатель и драматург Вячеслав Денисов с рассказом «Самоиндукция». Второе и третье место заняли Татьяна Замировская с рассказом «Медовый пост» и Илья Данишевский, представивший произведение «Тени над Мутабор».

Вячеслав Денисов — писатель, драматург, автор 40 романов, вышедших в свет в Москве, Петербурге, Новосибирске. Ряд произведений переведены на болгарский язык. Спектакли по пьесам этого автора идут в Севастопольском академическом русском драматическом театре и Мурманском областном драматическом театре.

Татьяна Замировская живет в Минске и Нью-Йорке. Автор сборников коротких рассказов Жизнь без шума и боли» (2010, АСТ) и «Воробьиная река» (2015, АСТ), номинант премии Астафьева. Рассказы публиковались в журналах «НАШ», «Крокодил», «Сноб», «Волга», «Октябрь», «Искусство». Постоянный участник сборников прозы серии «Фрам» (Макс Фрай, Амфора) и проекта «Textus» (Макс Фрай, АСТ).

Илья Данишевский — прозаик, поэт, книжный издатель. Руководитель проекта «Ангедония» в издательстве АСТ, куратор отдела литературы Snob.ru. Его стихи и проза публиковались в журналах «Новое Литературное Обозрение», «Воздух», «Новый Мир», «Зеркало», «Волга», «Носорог» и других, на порталах post(non)fiction, textonly, Лиterraтура, L5, Stenograme; интервью и критические работы выходили в «Новой газете» и Colta.ru. Автор романа «Нежность к мертвым» (2015 г). Данишевский входил в короткий список премии Андрея Белого и премии Аркадия Драгомощенко.

В 2018 году премия присуждалась в одной номинации. Среди представленных жанров и стилей — рассказ, эссе, путевой дневник, сказка, гротеск, абсурдистский реализм. В лонг-лист вошло 20 произведений, в шорт лист — 10.

В жюри 2018 года вошли Лора Белоиван, художник, писатель, директор Центра реабилитации морских млекопитающих; Михаил Эдельштейн, литературный критик, историк литературы; Михаил Бару, химик, поэт, переводчик, писатель-прозаик, лауреат премии Горчева 2016 года; Ева Пунш, писатель, сценарист, кинообзреватель; Ася Датнова, писатель, сценарист.

«Премия Горчева» учреждена в 2016 году в память о Дмитрии Горчеве, писателе и художнике, и поддерживает реалистическую и мета-реалистическую короткую прозу, написанную на русском языке, независимо от места жительства и гражданства автора. В первый же год организаторы премии получили тысячу текстов от соискателей.

С разрешения организаторов премии «Фонтанка» публикует фрагмент рассказа Ильи Данишевского «Почти каждый день я прихожу к нему...»:

...Пока его нет в школе, нас предупредили, как надо себя вести. Мы должны быть аккуратными, внимательными, но не говорящими об этом. Мы не должны говорить, что знаем, что его трехлетняя сестра пропала, но мы должны вести себя так, чтобы ему казалось, что мы его поддерживаем. Многие из нас хотели бы пропасть — это все означало известное направление, мы хорошо знали, как разлагаются кошки и как собаки, как они могут увязнуть в гудроне, в липком асфальтовом волокне, как их тело вначале как бы вздрагивает (потому что мертвая собака, мертвая кошка выбрасывают в воздух споры, и воздух становится мутным), а потом его запах становится спертым, уже не умершим, а немного спрятанным запахом. Напоминание о том чувстве десны, когда выбивают зуб, — солоноватые провалы в то, о чем вроде бы не пожалуешься. И это про то, как Клайд провалился в болото, — я сразу подумал, что он утонет, что сейчас он будет визжать, а я буду беспомощным, потом он будет медленно уходить под воду, а я слегка ждать, чтобы он поскорее замолчал, чтобы язык перестал в панике прятаться в солоноватом провале, потому что я не знал, что мне делать; я знал, что потом пойду по улице заплаканным, потому что моя собака утонула, и потому что ну вроде бы да, это действительно говорилось, что мы не должны уходить от хорошо освещенной панельной геометрии. Мне не нравилось гулять с собакой, потому что это унизительно. Я не думал, как его вытащить, или может ли он выбраться сам, конечно, я не думал, что кто-то будет его вытаскивать, даже если бы кто-то был. Не смотря на то, что мы с Клайдом справились, и многое другое весьма себе разматывалось против течения, никто не сомневался, что его трехлетняя сестра не просто растворилась, чтобы потом вернуться, но нам стоило сказать, что мы верим в лучшее. Нам купили открытку, чтобы каждый из нас — передавая с парты на парту — написал для него что-то хорошее. Потом я постоянно смотрю на него на уроках, я не могу сосредоточиться, мне кажется, что мне бы хотелось ему что-то сказать — потому что, может быть, ему бы хотелось, чтобы с ним поговорили, казалось, что мне бы на его месте — хотелось — теперь это известным образом называется ставкой на чудо или внезапным разрывом мембраны, неким сообщением, которое неожиданным образом приносит ---- в общем-то, приносит (что бы это ни было) крайне редко, потому что я ничего ему не сказал. Мне казалось, что моя слишком острая жалость и вовлеченность будет заметна, или что его пропавшая сестра волнует меня больше, чем его, или что он не захочет говорить/не со мной. Я немного думал о том, что Клайду тоже было три года, когда мы справились, но это было совсем другое — я откладывал поговорить с ним, потому что «а почему только сейчас?», может быть, я был даже немного влюблен от сострадания. Когда Клайд был спасен, я думал только о том, что у меня насквозь мокрые штаны, и нам нужно идти через три улицы, чтобы все видели, и Клайд барахлил, я думал о том, что даже моя собака не может просто взять и исчезнуть, и у меня тоже нет выхода, потому что утонуть в болоте не так легко. Когда мне было четыре — я даже вспоминал это, чтобы не так слышать, как Клайд визжит в болоте, но не более минуты, даже половины минуты, потому что потом я все же полез за ним — мать больше не хотела читать мне вслух мои глупые книжки, и, если мне хочется, она будет читать мне то, что читает себе. Мы жили на двадцать первом этаже, мне нравилось кататься в лифте, и смотреть, как с моим зрением я ничего не могу различить с балкона, и тогда — то есть это все началось именно тогда — было розоватое начало заката, лето, мама очень красивая, еще с длинными волосами, в черной футболке с Ramones, мы недавно вернулись в нашу квартиру (я скучал по размытому виду с балкона), и она сказала, что дядя Саша всё, и мне больше не надо его вспоминать (а когда мы жили у него, мне нравилась его ванная, там я чувствовал себя спокойно, и шампунь, в каждом пузыре которого плавал пластиковый динозавр, — я уговорил его скупить их все, потому что нуждался, чтобы у меня был каждый из них или, может быть, чтобы у каждого из них был каждый из них, а так же респектабельные дворы без борщевика, немного скучные, слишком декоративные), она прочитала мне не больше двух страниц — там, где в «Оно» тело мальчика плывет по канализации рядом с удушенным цыпленком, использованным презервативом, башмаком, такой же, как они, по трубам, которые будут скручиваться в спирали, а водопады грязной воды растащат мальчика, цыпленка, презерватив и башмак в стороны, а потом я больше никогда не верил в мутабор (даже в мутабор), ни во что больше. Она разрешила мне погулять одному, потому что ну не затащат же меня в канализацию, и я рубил палкой борщевик во дворе, думая о том, как Шон Коннери хорошо рубит головы, но больше не чувствуя, что я где-то близко к этому. Потом — но до того, как его сестру похоронили — мне долго казалось, что мне есть, что ему рассказать, но если я и рассказал, то только после похорон. Нас всех отправили туда на арендованном автобусе, все радовались, что уроков не будет, и это как экскурсия. На похоронах он был в пиджаке, который был ему великоват, с цветами такими же, как у родителей. А он — взамен — рассказал, что долгое время читал «Холодное сердце» Гауфа по кругу, потому что чем больше читаешь одно и тоже, тем почему-то становится интереснее, и очень трудно переключиться, и что лучше бы ее вообще никогда не нашли. Он сказал, что мы могли бы сбежать, потому что у его отца его двуспальная палатка, но Клайд застрял в болоте на самой черте города, мы не сможем уйти далеко, что-то обязательно случится. На следующее лето мы пытались поджечь белые одуванчики на поле, чтобы все поле сгорело (и, вдруг, весь город), а потом мы виделись не реже, но не так кадрировано, без напряженного монтажа усилий, которые приходилось прикладывать, чтобы разговаривать, и — еще раз потом — мы больше не разговаривали из какого-то химического надрыва, из липкого ощущения речи. Он рассказывал, что хоккей о*****о прочищает кровь, и если так пойдет дальше, почему бы ему не пойти в олимпийский резерв. Я отвечал ему — почему бы и нет...

Николай Нелюбин, специально для «Афиши Plus»