Константин Богомолов о премьере в БДТ: «Если нет необходимости героически умирать, то этого не надо делать»

07 сентября 2018, 18:17

Версия для печати

Tweet

Большой драматический театр 8 и 9 сентября открывает сезон своего 100-летия спектаклем «Слава» в постановке Константина Богомолова. Драматург «Славы» — автор сценария фильма «Свинарка и пастух» и текста песни «Не кочегары мы, не плотники» Виктор Гусев. Зачем спектакль сталинского времени сегодня нужен БДТ, что еще Богомолов поставит в Петербурге, и возьмется ли руководить «Гоголь-центром» — об этом режиссёр рассказал «Фонтанке».

— Когда ты получил предложение от Андрея Могучего поставить спектакль в БДТ, наверняка у тебя существовал некий образ этого театра, некий рейтинг ожиданий. Насколько эти ожидания обманулись и насколько подтвердились?

— Я человек достаточно, как мне кажется, чуткий к атмосфере рабочего пространства. Большие академические театры — это всегда очень сложная история. Я, допустим, привычен к Московскому Художественному театру, но мне приходится часто наблюдать, как ощущение мощного академического театра-легенды давит на человека, даже давно профессионально работающего и немало повидавшего: МХТ — это репутационная громада, производственная громада, историческая громада, которая не может не давить. То же самое, по идее, должно бы происходить и в БДТ. Но здесь со мной этого не случилось. Когда я вошел в этот театр, обнаружил очень легкую атмосферу, которая парадоксальным образом сочетается со строгостью — этикета, традиции, внутренней строгостью и достоинством. И это при абсолютном демократизме и свободе, которые тоже ощущаются непрерывно. Всё это исходит не только от здания, но и от людей, работающих в театре — причем всех людей. И я очень благодарен Андрею Могучему, что он позволил мне собрать такую сильную актерскую команду. Всех, кого я назвал, он мне выдал, хотя всё это люди, плотно занятые в репертуаре.

— Ты сам отсматривал весь репертуар?

— Ну не весь. Мне очень тяжело дается просмотр многих спектаклей подряд. Но я с удовольствием пересмотрел «Пьяных» Могучего. «Губернатора» видел прямо на премьере. И писал в фейсбуке, что это очень масштабная работа, в каком-то совершенно новом для Андрея стиле. Уже работая над своим спектаклем, я посмотрел «Трех толстяков» — и был совершенно ими восхищен, хотя к отбору артистов это уже не имело отношения. А про отбор я еще хочу сказать, что Андрей не просто предоставил мне тех актеров, которые показались мне важными для этой работы, но и порекомендовал, например, Нину Усатову, рассказывая, какая она прекрасная, легкая, веселая, несмотря на свой статус и свою популярность. Я побаивался встречи с Усатовой, но Андрей оказался прав: в лице Нины Николаевны я нашел буквально родного человека, открытого всем моим театральным построениям и предложениям, у нас абсолютно одинаковое чувство юмора, мы синхронно мыслим — в общем, нам с Ниной Николаевной действительно легко и весело работалось. В целом команда подобралась замечательная. И в актерах-первачах БДТ, состоявшихся, успешных я обнаружил то же отличное сочетание строгости и легкости, опытности и открытости, академичности и хулиганства. Это довольно редкая и, мне кажется, очень правильная гармония. Было бы здорово всем актерам всех академических театров выписать рецепт, как достигнуть этого прекрасного сочетания: мастерства — и легкости, открытости новому.

— Да, мастера БДТ — не бронзовеют, это точно.

— Но и молодые, кстати, прекрасны — они талантливые, вышколенные, дисциплинированные, не разболтанные. Вот из всего этого складывалось первое ощущение: удивляющее, но какое-то очень естественное. А дальше начался процесс работы. И выяснилось, что эти актеры еще и потрясающе владеют стихом. В общем, артисты БДТ в сжатые сроки добились невероятного результата. Я говорю: они добились, потому что легкость этой работы — не поверхностность, а именно такую хорошую, настоящую, творческую легкость — я списываю не на свои выдающиеся способности, а на исключительную собранность и мастерство артистов. Даже если у тебя самого есть ощущение правильности дела, вовсе не означает, что оно будет реализовано, если ты бьешься с людьми. Когда ты сам испытываешь такой хороший драйв от материала, очень важно, чтобы были люди, которые подключаются к твоему драйву и идут за тобой.

— Вот именно. Так что ты тоже не скромничай. Я все же театральный человек, знаю актеров — особенно актеров БДТ, и знаю, что, если режиссер их не убедил, если они ему не поверили, никакого драйва на сцене не будет. Поэтому расскажи, как ты убедил артистов, что надо сейчас ставить «Славу»? Пьесу 1935 года насквозь советского автора, очень популярного в свое время, пьесу в стихах, где еще и упоминается Сталин. Что ты сказал артистам, зачем она сегодня нужна?

— Я им объяснил следующее. Что хорошая литература — а если я что-то понимаю в литературе, то это пьеса Виктора Гусева — хорошая, — не имеет ограничения во времени, так же, как хорошая интрига, хороший сюжет. Это очень ладно скроенная пьеса. Можно сколько угодно говорить о простоте ее смысла. Но любой мюзикл, да, в общем-то, и всё голливудское жанровое кино — оно довольно простое. Непростым его делают люди, которые доводят его до зрителя. Да и в простых вещах часто довольно много смысла. Кроме того, мы говорили с актерами, что большой интерес и удовольствие — купаться в этом тексте. Это отличный актерский материал. Но это вовсе не значит, что мы не обращаем внимания на то, что пьеса написана в 1935-м, что в ней упоминается Сталин. Хотя в ней, на самом деле, как это ни парадоксально, есть гуманистический смысл: это пафосная пьеса, направленная против пафоса. И смысл заключается в том, что если нет необходимости героически умирать, то этого не надо делать. Лучше жить. И главный герой ценит жизнь, ее радости, предпочитает не говорить героических слов — и вообще бояться смерти, а не идти на нее открытой грудью. Пьеса проповедует радость жизни, а не готовность смерти. То есть герой готов идти на смерть ради спасения людей, но не сопровождая это пафосными словами.

— Не для того, чтобы стать героем?

— Совершенно верно. Но при этом речь, как я уже сказал, не идет о том, что мы никак не рефлексируем эпоху. Рефлексируем. Но каким образом? Я сказал актерам, что мне в высшей степени вульгарным и пошлым кажется строчить на полях пьесы ремарки вроде: «А в это время в ГУЛАГе…» или «С такого-то по такой-то годы расстреляно столько-то». Мы говорили о том, что наша задача — создать чистый продукт. Что перед нами старинный механизм, запыленный, проржавевший, и мы должны взять этот механизм, подремонтировать его, очистить — и завести, чтобы он заработал. На сцене большого академического театра зрителя увидят в исполнении блестящих актеров историю, рассказанную в современной манере…

— И современным театральным языком, что кажется мне очень важным. То есть это не нафталин, это именно модель того времени. Модель, созданная людьми, живущими в XXI веке.

— Да, именно. Архаические приемы тут являются именно приемами, которые перемешаны с современными. Они увидят историю, созданную в 1935 году в соответствии с идеями и задачами 1935 года. Рассказанную современно и честно. Я хочу посмотреть, как мы себя будем ощущать, смотря этот спектакль.

— То есть ты не программируешь никаких реакций? Совершенно искренне? Логичный вопрос режиссеру с репутацией провокатора.

— Не программирую, нет. Я уверен, что будут противоположные реакции. Кто-то будет сочувствовать, сопереживать и рыдать — и на здоровье. Кто-то будет смеяться и считать это все стебом — и пожалуйста. Кто-то станет ужасаться и возмущаться — и тоже ради бога. Кому-то, очевидно, не понравится, что я не делаю вот эти комментарии на полях, что не проявляю режиссерской позиции. Для меня же главное — что зрителю предоставляется право зайти в воду тех лет и самому почувствовать ее, ощутить и желательно осознать реакцию на нее своего тела. Без всяких подсказок со стороны режиссера. Это очень важный момент.

— А ты допускаешь, что людям понравится то время в том виде, в котором оно в твоем спектакле присутствует?

— Допускаю. И эти люди с тем, что происходит на сцене, объединятся в один спектакль. Это будет единый спектакль, социокультурный феномен. И я готов умереть в этом едином спектакле, спрятаться и подглядывать. Мне это интереснее всего. Не ходить по сцене, не указывать: здесь, ребята, история про это, а здесь — про то. Нет, я вас оставляю наедине с этим зрелищем, я вам отказываюсь что-либо подсказывать, мне интересно, как это зрелище может на вас воздействовать в своем чистом беспримесном виде.

— Но твои зрители уже как-то привыкли, что ты вылезаешь — и подмигиваешь. Ну например, в форме твоих знаменитых текстов, которые проецируются на декорации.

— Вот в этот раз ничего такого не будет. Да, я немного модернизирую зрелище, чтобы вы глупо не смеялись по поводу каких-то вещей, и чтобы вы не воспринимали его просто как историческую реконструкцию. Мы с актерами и художником сделали все, чтобы эта модель заработала сегодня. И тогда зал вместе со сценой на время спектакля окажутся такой ретортой, колбой, в которой происходит чистая химическая реакция. Это, знаешь, как в кино устраивают просмотры для фокус-группы и отслеживают реакцию, чтобы что-то про них, про этих людей понять. Вот для меня весь зал будет такой фокус-группой. Это и была наша большая задача — создать метаспектакль, в котором зрелище и зритель станут единым целым. Но чтобы эксперимент осуществился, на сцене должен быть очень чистый продукт. И вот это — самая сложная задача, прежде всего для артистов: не свалиться ни в стеб, ни в драматизацию, нигде не подать сигнал, чтобы зритель мог сказать с облегчением: «а, это пародия», или «а, это реконструкция», или «а, это ирония», или «а, это агитка». Ничего такого быть не должно.

— Костя, если все получится так, как ты говоришь, я буду отправлять на этот спектакль друзей и знакомых, чтобы их протестировать на уровень социального интеллекта. И эмоционального тоже.

— Да мне кажется, и самому человеку интересно прийти и протестировать себя: что с ним будет происходить? Будет ли он забываться, увлекаться, плакать — и так далее.

— По-моему, о спектакле — исчерпывающе. Можно переходить ко второму вопросу, который возник у многих после того, как новый худрук МХТ Сергей Женовач не продлил с тобой контракт, несмотря на то, что у тебя в Московском художественном театре идет несколько кассовых спектаклей, которые номинировались на «Золотую маску», ездили на престижные не только российские фестивали, включая авторитетнейший Wiener Festwochen, и есть своя актерская команда. После этого в ряде изданий, не говоря уже о соцсетях, вышли тексты в твою поддержку, где говорились о тревожной тенденции в творческой среде, сходной, кстати, с тенденцией 1930-х и более поздних годов: когда власть уничтожает неугодных ей художников руками других художников, используя зависть и другие малодостойные качества творческих людей. Мне кажется важным все это проговорить, чтобы те, кто не в курсе, понимали, что собственно произошло. Ну а теперь вопрос: что ты собираешься делать дальше? В профессии. В этом сезоне.

— Я начну снимать сериал. Пилот снят давно, а сейчас я приступаю к многосерийному фильму. Это будет история о современной московской, скажем так, великосветской жизни.

— Объясни, пожалуйста, чем тебе интересна работа над сериалом? Вообще считается, что в наших нынешних обстоятельствах она как раз разрушает профессионала в профессионале.

— Ну ты же знаешь, что я и в театре ставлю коммерческие спектакли. Мне нравятся разные форматы. А разрушает или не разрушает, зависит только от твоего отношения к тому, что ты делаешь, и от целей, которые ты преследуешь. Работа, о которой я говорю — это хороший материал прежде всего, потом там собрана отличная команда артистов. И я пошел туда, чтобы набивать руку для кино, которым мне интересно заниматься профессионально. Я уже снял фильм «Настя» по рассказу Владимира Сорокина, полный метр. Сейчас идет монтаж. В ноябре фильм будет полностью готов и, я надеюсь, начнет свою фестивальную жизнь. А потом будем думать о прокате. Возвращаясь к разговору о сериале, ты же видишь, какого уровня сериалы выходят на Западе, и какие мощные силы там задействуются.

— В связи с этим стандартный вопрос: почему, как тебе кажется, уровень российских сериалов настолько низок и что мешает эту ситуацию изменить?

— Мешает то, что мешает любому делу. Надо к любому делу подходить с полной отдачей. Конечно, мне отчасти легче, потому что я иду в эту историю, уже имея свою довольно серьезную репутацию, и мне легче выстраивать отношения с продюсерами. Кроме того, я с этими людьми сделал пилотную серию — и у меня нет к ним вопросов, я им полностью доверяю, мы союзники и соратники, мы хотим одного. Важно встретить таких людей.

— Ну рейтинги-то будут делать на твоем имени, так что сам бог велел предоставить тебе исключительные права. А что с театральными планами?

— В театре я в сезоне выпущу «Теллурию» того же Сорокина на Таганке. И «iPhuck 10» Пелевина — с мастерской Дмитрия Брусникина. А потом я приеду в Питер и сделаю «Преступление и наказание» в «Приюте комедианта».

— Ого! А можно ли поподробнее?

— Я ставил «Преступление» в Италии. Но там спектакль прошел всего несколько раз по причине того, что он был не репертуарный, а сделанный по заказу фестиваля. И в Петербурге я собираюсь продолжить разработку этого романа Достоевского в тарантиновском ключе — не философической его стороны, а сделать такой…

— Рulp fiction?

— Русский Рulp fiction, да.

— Заинтриговал. Ждем. Теперь к третьей теме, которая волнует достаточно многих, причем не только твоих недоброжелателей, но и поклонников. В последнее время ты сделал несколько публичных заявлений — в поддержку некоторых довольно высоко во власти стоящих людей, и эти твои высказывания дали повод не только частным людям, но и ряду либеральных СМИ обвинять тебя в измене либеральным идеалам. В общем-то, несложно согласиться с тем, кто говорит, что человек, выступавший на «навальнингах», не должен поддерживать Ямпольскую. Я читала в фейсбуке, что ты назвал своих обвинителей «прогрессивной охранкой» и «либеральным пятым отделением полиции». Можешь и хочешь ли ты как-то эту ситуацию прокомментировать дополнительно — для тех, кто готов выслушать и попробовать понять?

— Это долгий разговор, который я готов вести и веду. Поэтому я отвечу на твой вопрос. В каждом конкретном случае есть конкретные мотивы и объяснения. Меня, человека, который никогда не получал предложений ни о каком театре, трудно обвинять в лизоблюдстве.

— Ну вообще-то театр тебе давно уже пора возглавить, будем говорить честно.

— Я давно живу вне этих мыслей. Будет такой вызов мне дан жизнью — я пойму, как на него реагировать. А пока я живу, как живу — формирую свою актерскую команду, знаю, что эти люди пойдут со мной в разные театры, на независимые площадки и так далее. Я сам себе свой театр.

— Понятие «Театр Богомолова» в том смысле, в котором подобные понятия фигурируют в искусствоведческих диссертациях — то есть, как сумма внятных художественных взглядов, принципов и приемов, реализованных на практике объемно и многогранно, — безусловно, существует. Это я как опытный критик заявляю.

— Наверное, ты права. И куда я прихожу, туда я привожу свою публику, довольно обширную, она делает кассу, за этим следует резонанс в прессе и так далее. В этом отношении я вполне независим. Что касается моих высказываний, то скажу следующее. Я никогда в своей жизни не находился, не нахожусь и не буду находиться в фарватере каких-то общественных мнений, тенденций и правил. Когда я выступаю с каким-то призывом, мой мотив только один: я считаю, что так сейчас поступить правильно — и не для меня лично, а для социума. Если я поддерживаю Собянина, то я искренне считаю, что это тот человек, которого надо поддержать. Почему? Готов долго разъяснять в разных разговорах — и личных, и публичных. Я считаю, что в историческом контексте убедительная победа этого человека на выборах — шанс, который нельзя упускать. И вижу в этом человеке приверженца тех ценностей, которые важны и для меня. А тем, кого я разочаровал и у кого посеял подозрения в неискренности — добавлю. Если вы сомневаетесь в моей искренности — смотрите мои спектакли. Фильмы. Читайте тексты. Измена себе отражается на творчестве. И если вы увидите, что в творчестве я изменил себе — значит, изменил себе и в жизни. А если нет, если я так же ищу, рискую, экспериментирую, провоцирую, и актеры так же хорошо играют, то вернитесь к моим высказываниям в жизни и попытайтесь понять, что я искренен с вами. И говорю то, что думаю, нравится это кому-то или нет.

— Последний вопрос. По слухам, тебе поступило предложение возглавить «Гоголь-центр». Это так?

— Я не раз уже слышал подобные вещи от знакомых. Мне звонили из «Гоголь-центра» и спрашивали, а правда ли, Костя, что ты ведешь такие переговоры? Более того, этим звонившим будто бы об этом рассказывали люди из департамента культуры Москвы. Так вот, я хочу сказать всем: это ложь. Самая обыкновенная, элементарная, простая ложь. Ни разу за всю свою жизнь я не разговаривал ни о каком московском театре с департаментом культуры Москвы и с другими структурами власти — ни о Московском Художественном театре, ни о «Гоголь-центре», ни о каком другом. Это изящная подлость — пустить слух, будто я веду разговор о «Гоголь-центре». Пусть эта гадость останется на совести тех, чьи поганые языки ее носят. Уже говорил и повторю: я никогда туда не зайду ни в каком ином качестве, кроме как зритель, актер или приглашенный Кириллом режиссер. И решить судьбу «Гоголь-центра» не может никто, кроме Кирилла Серебренникова. Надеюсь, что Кирилл, оправданный и свободный, вернется в этот театр — и будет решать в нем исключительно художественные вопросы.

Беседовала Жанна Зарецкая, специально для «Фонтанки.ру»