Главные романы осени: «Июнь» Быкова и «iPhuck 10» Пелевина

03 октября 2017, 17:15

Версия для печати

Tweet

Два современных классика выпустили новые романы: Дмитрий Быков смотрит в прошлое и разбирается с «вязким предчувствием войны», Виктор Пелевин изучает будущее с позиций искусственного интеллекта.

Отправная точка для путешествия во времени в обоих случаях – повестка сегодняшнего дня. Но, если присмотреться, за актуальностью возникают вечные сюжеты: любовь к поэзии и попытка разобраться, что такое человек.

Заговорить войну
Дмитрий Быков. Июнь. – Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. – 510 с.

Фото: предоставлено издательством

«Все начинающие авторы ждут, что появится у них свободный день – и они тут же возьмутся за роман; но в том и парадокс, что роман можно писать только урывками, когда текст вырывается со страшным напором», – замечает Дмитрий Быков в романе «Июнь». Несложно представить себе, что именно так, урывками, лавируя между лекциями о литературе и комментариями для журналистов, писатель, публицист, автор «Гражданина поэта» и «Господина хорошего» создавал новую книгу.

О чём бы ни писал Дмитрий Быков, он пишет об истории. «Июнь» можно воспринимать, как продолжение «Остромова» или «Орфографии», романов о первых десятилетиях советской власти. Москва, конец 1930-х – начало 1940-х годов. Молодого поэта Мишу Гвирцмана подвергают публичной порке и исключают из Московского института философии, литературы и истории (МИФЛИ) за то, что он попытался поцеловать на вечеринке девушку. Женатый журналист Борис Гордон неожиданно для себя влюбляется в юную сотрудницу редакции, вернувшуюся с семьей из-за границы. Филолог Игнатий Крастышевский вынашивает магический текст, способный остановить Сталина, готовящегося к войне с Германией. Связывает три сюжетных линии почти невидимый, "незаметный" персонаж – водитель Лёня. Он более зримо возникнет в эпилоге романа, и над смыслом этого появления читателю предстоит подумать.

Выпустившая книгу интеллектуальная редакция Елены Шубиной, а вслед за ней и большинство критиков трактуют «Июнь», как роман о предчувствии надвигающейся войны. Этот слой в быковском полотне, действительно, самый осязаемый и плотный. Писатель видит войну и репрессии неотделимыми друг от друга: нация, уничтожающая себя, неизбежно перейдёт к уничтожению других. Читая сцены о товарищеском суде над Мишей Гвирцманом или гонениях, которым подверглась обвинённая в шпионаже любовница Гордона, невозможно избавиться и от ощущения, насколько книжка актуальна. «Пойми, это совершенно неважно, виноват ты или нет. Когда-нибудь ты это поймешь. Считай, что это входит в обязательные требования. Что когда-нибудь любой должен оказаться виноват /.../», – инструктирует Гвирцмана аспирант Драганов.

Существует достаточно других способов интерпретировать «Июнь». Например, как роман об империи и её нациях. Гвирцман и Гордон – евреи, Крастышевский – поляк. Национальность, по Быкову – то, что остаётся у человека, когда у него не остаётся больше ничего: «Нация – последнее, что можно отнять…, а точней, то, чего отнять нельзя», «Когда сдергивается блестящий покров Европы, под ним остается нация; и вот их осталось две – я и волк», – рассуждает припёртый к стене, отчаявшийся помочь возлюбленной Гордон.

«Июнь» – роман эротический: и Гвирцман, и Гордон изведают любовь земную и небесную. Мишу преследует телесная страсть к однокурснице Вале и утончённое, нежное чувство к студентке пединститута и начинающей актрисе Лие. Гордон погружается в романтические отношения с хрупкой Алей, будучи женатым на зубном враче Шуретте – отчаянной, озорной, хлебнувшей горя в послереволюционные годы, но «щедрой, веселой, благодатной» и знающей толк в альковных утехах.

«Июнь» – роман с элементами историзма, с намеками на реальные события и судьбы. Критик Борис Кузьминский распознал в Гвирцмане поэта Давида Самойлова, а в Крастышевском – теоретика театра и литературы Сигизмунда Кржижановского. Узнать в Але дочь Марины Цветаевой Ариадну Эфрон читателю не составит труда и без всяких подсказок. Тем более что в тексте фигурирует и сама Цветаева, и её муж Сергей Эфрон и младший сын Мур, выведенный под именем Шур.

Большинство трактовок «Июня» намеренно спрограммированы Быковым, так он видит свою писательскую миссию. Но, если соскоблить с романа эти слои и смыслы, останется ещё один – самый важный, тот, без которого книги бы не существовало: «Июнь» – роман о русской литературе и о любви к поэзии. Быков пишет о МИФЛИ, телемской обители советских интеллектуалов, где в предвоенное время учились Александр Твардовский и Александр Солженицын, откуда «товарищ Симонов ушёл на Халхин-Гол», и где «товарищ Долматовский остался в аспирантуре». Из прозаического текста, как трава из трещин асфальта, прорастают написанные в 1930-е стихотворения – почти неизвестная современникам, но ставшая в 1960-е гимном бардов «Бригантина» Павла Когана; пророческие строки «Вот придет война большая» ленинградского подпольного поэта Алика Ривина. А за ними возникают Пушкин, Некрасов, Мандельштам и Саша Чёрный. Считываешь цитаты и думаешь: может быть, поэзия – и есть способ заговорить войну?

Быков не был бы Быковым, если бы не писал свой роман с усердием отличника. Это, конечно, почти идеальное полотно, выведенное в меру остроумно, в меру парадоксально – ингредиенты отмерены с аптекарской точностью. В вину автору можно поставить разве что чрезмерную усердность, обилие подробностей в первой части романа – здесь определенно не хватает лёгкости. Взявшись за сюжет о злоключениях Миши, Быков с упорством паровоза подводит его к финальному флажку, которым выбрано 22 июня 1941 года. И это следование формальной задаче тексту вредит: пауза, многоточие больше соответствовали бы духу поэзии, чем жирная, с чувством выполненного долга поставленная точка.

«Я – робот»
Виктор Пелевин. iPhuck 10. Москва: Издательство «Э», 2017. – 416 с.

Фото: предоставлено издательством

Журналисты любят повторять фразу: «Если собака кусает человека, это не новость. Новость – если человек кусает собаку». Во времена, когда технологические гуру обучают искусственный интеллект писать и мыслить, как человек, наш соотечественник Виктор Пелевин пошёл против течения – примерил на себя маску искусственного интеллекта.

Конец XXI века, на службе у российского Полицейского управления – «литературно-полицейские алгоритмы». Это бестелесные программные коды, которые одновременно расследуют преступления и создают о них криминальные романы. Одного из таких субъектов, если здесь уместно слово «субъект», Порфирия Петровича берёт в аренду искусствовед и куратор Маруха Чо. Ей требуется помощь в исследовании арт-объектов эпохи «гипса» – так на жаргоне будущего называют начало XXI столетия. И тут выясняется, что именем пристава следственных дел из «Преступления и наказания», проницательного и тонкого психолога, Пелевин назвал своего робота неслучайно. Искусственный интеллект начинает подозревать, что интерес Марухи к искусству прошлого небескорыстен и начинает собственное расследование. А дальше автоматически возникает еще один сюжет-интрига: дотянет ли искусственный интеллект, пелевинский Порфирий до «квинтэссенции человеческого» персонажа Достоевского.

Новый Порфирий, от чьего лица написана большая часть романа, работает так: получает доступ к неограниченному количеству текстов в Интернете, выделяет из них наиболее подходящие фразы, общается с людьми, и на основании этого массива данных пишет книжки. Никакого осмысления информации не происходит – просто составляется мозаика из заимствованных фраз: «Алгоритм – то есть я – размещает слова в их последовательности в соответствии с правилами языка в стилистике, которую в наше время почитают классической». В этих словах чувствуется горькая самоирония, ведь Пелевина и самого в последние годы сравнивают с машиной по производству текстов. Писатель взял темп по роману в год, и далеко не все произведения одинаково хороши.

Пелевина волнует вопрос: способен ли искусственный интеллект пробудиться к настоящему творчеству? Может ли испытывать боль и любовь? Проведя Порфирия через серию испытаний (сюжет «IPhuck», признаем, действительно увлекателен и непредсказуем), прозаик заключит, что разница между человеком и роботом не так уж и велика: «Всё сводится к гамлетовскому «to be or not to be»». И если человек природы наделён «решимостью быть», то для искусственного интеллекта преимущества бытия неочевидны.

Начиная с «Generation П», почти вокруг каждого пелевинского текста роилось своего рода облако тегов. Внимательный, наблюдательный, не чуждый аттической соли писатель вычерпывал из своего времени самые актуальные приметы и, гиперболизируя, переносил их в текст. В «Числах» 2003 года это были ФСБ, покемоны и джедаи, в «Любви к трём цукербринам» 2014 года – Facebook, Украина, оранжевая революция. В случае с «iPhuck» хештеги вынесены непосредственно на обложку романа: читателя ждёт погружение в мир #киберсекса, #gadgets, #современного искусства, #детективов, #movies, #genderstudies.

В предсказанном Пелевиным будущем неуютно: на месте Западной Европы возник арабский Халифат. Америка раздроблена, в России правит император. Связь между странами поддерживает только всемирный «ЕБанк»: деньги считаются «духовными скрепами» и синонимом прав человека. Cекс между человеческими особями запрещён из-за эпидемии вируса Зика. Зато можно развлечься со сверхтехнологичным манекеном iPhuck: нужно только надеть очки виртуальной реальности, и они дорисуют на месте куклы хоть голливудского актёра, хоть римского императора.

Странствия по миру будущего сопровождаются фирменными гэгами и юмористическими отрисовками от Пелевина, постельными сценами на грани фола (телефонная будка на обложке изображена не случайно, и слабонервным лучше даже не думать, как её будут использовать герои). Эта типичная пелевинщина получилась бодрее, веселее, и структурированнее, чем в прошлогоднем романе «Лампа Мафусаила», что позволило критикам говорить об «iPhuck 10», как о самом сильном пелевинском тексте за последнее десятилетие. Но ценным роман делает, конечно, не это. А та небольшая доля откровений о природе искусственного и человеческого, с которой начинается «iPhuck», и которая неожиданно резко прорастёт в финале книги.

Елена Кузнецова, «Фонтанка.ру»