Фото: vk.com/exponentafilm

«Курск»: Это не «Чернобыль»

Tweet

В прокате — спродюсированный Люком Бессоном и снятый Томасом Винтербергом «Курск». Фильм, который мог бы повторить успех «Чернобыля». Но не повторил.

Рифма двух катастроф и двух фильмов о них, Чернобыля и Курска, «Чернобыля» и «Курска» очевидна. С одной начались перемены. С другой — стабильность. С одной началась свобода слова. Другой она благополучно закончилась. Один фильм заставил говорить о катастрофе, буквально увидеть ее по-новому. Другой, при всех достоинствах, не смог.

А достоинства очевидны: над «Курском» работала команда мечты. Продюсером стал Люк Бессон — то есть в размахе, эффектности ленты сомнений быть не могло. Режиссером — товарищ Триера по «Догме-95» Томас Винтерберг — значит, художественное решение должно было быть смелым. И эффектов, и смелости тут много. И все-таки «Чернобыля» не вышло.

Отчасти из-за отсутствия героя — «своего Легасова». Все-таки сериал выстрелил именно из-за этого образа, тихого ученого, которого обстоятельства делают бойцом, заставляют пробуждать человеческое в бездушной государственной системе. В «Курске» героев нет — а те, что есть, даны в набросках, бегло. История рассказана спокойно и последовательно, как по учебнику. Моряки прощаются с женами, отправляются в плаванье, происходит катастрофа, британский флот со спасателями к лодке не пускают, а когда, наконец, пускают — в живых на ней никого не остается. Эта история складывается не из подробных портретов, как в Чернобыле (где вообще нет «маленьких» ролей), а из коротеньких эпизодов. Чопорный британский офицер; бездушный русский адмирал, такой Брежнев при погонах; толпа моряков; жена капитана подлодки с выплаканными глазами.

Хотя все эти образы отданы актерам экстракласса — им с ролями просто нечего делать, не из чего их строить. Леа Сейду тянет образ жены капитана на чистой физиологии, истерике. Макс фон Сюдов в роли русского адмирала бормочет бессмыслицу по бумажке — и неясно, это бергмановский премьер не в форме (в девяносто лет-то, немудрено), или роль так решена. Колин Фёрт воспроизводит свой фирменный рисунок — аккуратный джентльмен, не больше и не меньше. И его недописанная, недоделанная роль больше всего портит дело: он, в принципе, мог бы быть местным «Легасовым» — если бы у его поступков была хоть какая-то психологическая, бытовая мотивировка, помимо элементарных и абстрактных чести-достоинства.

Нет здесь и бытовой подробности, достоверности деталей, которые так цепляли в «Чернобыле». Дело ведь не просто в правдоподобии — зритель не может сопереживать персонажу, живущему в незнакомом, непонятном ему мире; герою, который живет в дизайнерском лофте, сидит на стульях от Филиппа Старка. Отчасти дело в организационных трудностях: Бессон с Винтербергом собирались снимать свой фильм едва ли не в Видяево, на месте реальных событий, но не вышло. Изображать базу Северного флота пришлось норвежским и французским приморским городкам, со всеми вытекающими. Рядом с чем-то похожим на блочные пятиэтажки стоит нарядный кирпичный домик с иголочки. На полке у капитана «Курска» стоят пыльные советские издания «Библиотеки приключений», но сами стеллажи из «Икеа». Между комнатами в его доме — знакомые двери с мутными стеклами, но планировка квартиры совершенно лондонская или парижская, студийная. Церковь, где в самом начале один из моряков венчается, а в финале экипаж подлодки отпевают, стоит, судя по пейзажу, где-то в Нормандии, точно не севернее. Не спасают даже старательные копии документальных кадров — в частности, знаменитой пресс-конференции, на которой жены моряков в истерике кричали на бездушных начальников, отчитывающихся о проведении спасательной операции.

Вместо нюансов Винтерберг предлагает сопереживать чистой физиологии. Вместе с оператором Энтони Додом Мэнтлом (соавтором «Антихриста», «Мандерлея» и «Догвилля» Триера) и актерами он строит весь фильм на крупных планах, мимике, пластике. Это стопроцентно срабатывает в сценах на лодке — когда моряки заживо превращаются в трупы, синеют, коченеют, у них появляются тени и мешки под глазами, холод, тьма и голод буквально передаются через экран. Но, скажем, в сцене той же пресс-конференции такая физиологичность граничит с кощунством — вместо конфликта живых и мертвых, «официальных лиц» и несчастных жен моряков, на которых всем плевать, получается наглядная демонстрация физиологии истерики — вот так набухают вены, так летит слюна, такие вот мешки под глазами от бессонных ночей и пролитых слез.

Отчасти в этом и разница между Чернобылем и Курском, в кавычках и без кавычек. С одной трагедией — так или иначе — всё ясно: это преступление власти, дряхлой и неспособной ни на что, кроме сокрытия секретов. Про аварию на АЭС написаны тома и диссертации, светило американской гуманитарной науки Сергей Плохий построил целую дисциплину на утверждении (уже безусловном, ставшем аксиомой), что именно катастрофа 1986 года была причиной выхода Украины из состава СССР и всех последующих событий в стране вплоть до сегодняшнего дня. Курск не осмыслен ни в литературе, ни в науке. Он двадцать лет остается если не запретной темой, то точно фигурой умолчания. Лет через десять, когда ученые займутся этой темой, найдут персонажей, расставят акценты, массовая культура это все впитает, — наверняка, получится, скажем, сериал об этой трагедии. И он, наверняка, каждого зрителя заставит искать след трагедии «Курска» в своей жизни так же, как заставил искать такой след «Чернобыль». Пока это не получилось.

Екатерина Загводзкина, специально для «Фонтанки.ру»