Фото: кинокомпания "ВОЛЬГА"

«Боль и слава»: Восемь с половиной откровений Педро Альмодовара

Tweet

В прокате — «Боль и слава», самый личный фильм Педро Альмодовара, который можно было бы назвать его версией «Восьми с половиной», если бы лента не была настолько обескураживающе откровенной.

Режиссер, переживающий творческий кризис, решил пересмотреть свой старый и весьма успешный фильм. А тут как раз национальный киноархив его отреставрировал — и предложил автору выступить перед публикой. В итоге герой встречается с исполнителем главной роли, с которым не общался тридцать лет, открывает для себя наркотики. Наконец, погружается в воспоминания о нищем детстве, матери и жарком солнце.

Конечно, проще всего определить «Боль и славу» как «его восемь с половиной» — но поэтически, визуально новый фильм Альмодовара ближе не к феллиниевской исповеди, а к недавнему триеровскому «Джеку». Это не холодное рассуждение о смысле прекрасного, не рассказ о трудностях творчества: режиссёр яростно, бесстыже препарирует сам себя. В какой-то момент буквально разбирает свой организм на составные части. Вот среднее ухо — оно болит. Вот мозг — из-за него меня терзают мигрени. Вот позвоночник — тоже источник дикой боли.

Такая откровенность ни Феллини, ни Вайде, ни даже Бергману не снилась — они жили в мире, где травмы были чем-то самим собой разумеющимся. Если бы это поколение откровенно заговорило о себе — мы бы получили просто поток ужаса, крови и ярости. Феллини потерял ребенка, жил в тоталитарном государстве и, чего там, сотрудничал с властью. Вайда был сыном расстрелянного в Катыни офицера, пережил самую страшную войну ее жерле, оккупированной Польше с концлагерями, партизанами и коллаборационистами. Бергман вообще чуть не вступил в НСДАП и заканчивал письма родным «Хайль Гитлер!». Альмодовар — дитя счастливого и спокойного века. Ну, детство пришлось на франкистскую, тоталитарную Испанию. Зато стоило повзрослеть — диктатор умер, в стране началась Мовида, культурная революция с раскрепощением, свободной нравов, весельем, наркотиками, клубами. Спокойная жизнь располагает к жестокости по отношению к самому себе и, как следствие, к откровенности.

Точно так же есть соблазн провести параллель между Феллини-Мастроянни и Альмодоваром-Бандерасом, режиссером и его альтер-эго. Но и тут все сложнее. Мастроянни — просто любимый актер, которому творец делегирует право говорить от своего лица. Антонио Бандерас же в «Боли» именно играет Альмодовара — с узнаваемой шевелюрой, пластикой, мимикой, манерами. Звучит безумно (где знойный красавец-сердцеед, а где полнеющий немолодой мадридский гей) — но получается правда похоже, порой пугающе. Бандерас и прежде в фильмах Альмодовара показывал, что он как актер может играть все («Кожа, в которой я живу» тому доказательство). Но здесь вовсе прыгает выше головы. Как и другая любимая актриса Альмодовара, Пенелопа Крус: кажется, только открывший ее когда-то для кино режиссер понимает, что она уже не знойная красотка и ее удел — роли немолодых женщин с трудной судьбой. Сначала в «Возвращении» он вывел ее отчаянной домохозяйкой, теперь тут — в роли матери главного героя.

Наконец, Альмодовар, в отличие от прочих авторов фильмов-исповедей, не узурпирует и никогда не узурпировал художественное высказывание. Любой его фильм — продукт коллективного творчества. «Боли» бы не было без его постоянного соавтора, оператора Хосе Луиса Алькайне — его фирменная пестрота, яркий свет придают действию фантазийность, динамику, бойкость, отрывают ленту от земли, делают ее не фиксацией факта, не скучными жалобами стареющего зануды, а путешествием в волшебный, безумный, сюрреалистический мир.

Альмодовар не зря обыгрывает в названии фильма заглавие романа Грэма Грина «Сила и слава» — там главный герой, тучный и довольный жизнью священник, приходит к истиной вере через голод, страх и почти полное одичание. Художник тоже становится собой только тогда, когда переживает боль и научается передавать ее другим, рассказывать о том, о чем в приличном обществе и говорить-то не принято. Находит образы, которые могут передать не только примитивную информацию, но нечто много большее. Например, отваживается рассказать о себе. Может быть, «Боль» вообще единственный в своем роде истинный пример кинематографического, художественного высказывания под хэштегом #metoo.

Иван Чувиляев, специально для «Фонтанки.ру»