Андрий Жолдак: «Мой "Онегин" – это будет тест культурному Петербургу: насколько он готов к таким вещам»

15 октября 2012, 03:05

Версия для печати

Tweet

Михайловский театр выпускает одну из самых интригующих премьер сезона: режиссёр из Украины Андрий Жолдак, известный авангардными и во многом провокационными драматическими постановками, взялся за "наше всё" – Пушкина и Чайковского. В последнюю неделю октября он представит своё прочтение оперы "Евгений Онегин". Творческий процесс строго засекречен, но "Фонтанке" художник согласился кое-какие свои секреты раскрыть.

Сам Андрий Жолдак утверждает, что авангардистом его называют только в России, а в Германии, Швеции, Финляндии, Румынии и во всех странах Европы, где он ставил свои спектакли, его считают практически классиком. Но "Федра", перенесённая в сталинский санаторий с крысами, или "Дядя Ваня", где новым действующим лицом становится бассейн посреди сцены, а герои объясняются в любви, кромсая и пожирая яблоки, заставляют с большим любопытством ждать, что же сделает Андрий Жолдак с оперой Чайковского по пушкинскому роману в стихах.

И вот – чёрный зал. Здесь гуляет ветер, здесь даже время сбилось с ритма. Нервно мечется женщина в чёрном, переводит застывшие стрелки часов. Такое теперь начало у третьего акта "Онегина", которое мы помнили по балу и бравурному полонезу. Нынче лишь хрусталь в углу да пять фуршетных столиков на авансцене говорят о том, что к балу здесь готовятся. Под знаменитый полонез не скользят по паркету разодетые пары, а в зал влетают через распахнутые окна чёрные обугленные листья… Это – фрагмент репетиции, который удалось увидеть корреспонденту "Фонтанки" до разговора с режиссером.

– Ваши спектакли насыщены визуальными деталями, и "Онегин", судя по репетиции, тоже. Но оперу всё-таки слушают. Ваши метафоры не помешают музыке?

– В этом спектакле всё чередуется: сначала – очень простые мизансцены, и вдруг -  такие вот метафоры, как вы говорите. И у меня в спектакле, и у Чайковского в музыке присутствует два времени: время реальное и время метафизическое. Можно я использую аналогию? Есть два пути: первый – детально рассказать историю, концентрируясь на человеческих отношениях, второй – изложить ее, пользуясь средствами высокой поэзии. Вспомните стихотворения Арсения Тарковского, Пастернака – там очень сложные рифмы. Недавно я перечитывал Пастернака, у него есть эта постоянная тема окон, занавесок, сада… Так же и у Чайковского – это большой поэт, который рифмует музыкальные темы. Будет ли в спектакле перегрузка? Зрители увидят. Оперная публика всё-таки очень специальная: она чувствительнее, она может больше прочитывать. Опера – самый высокий вид искусства. И для меня опера – это тоже такая очень высокая…гора.
 
– Что вы изменили по сравнению с известными классическими постановками?

– Думаю, что в этом спектакле мы попробуем прорваться в Зазеркалье, в запредельный мир. В мир, который подразумевается, но не все его видят. Например, знаменитая ария Ленского перед дуэлью вся построена так, что он постоянно говорит с Ольгой. Это их диалог. Но я не иду против Чайковского! Я иду от него. Просто я смотрю на это современными глазами. Мы не делаем исторический музейный спектакль, мы пробуем рассказать эту историю с точки зрения людей, которые живут в 21 веке, но знают историю предыдущих веков.

– История Татьяны и Онегина сама по себе подходит для любого века. Что вы в ней хотите «осовременить»?

– Я не думаю: вот здесь у нас будет «осовременено». Мне неинтересен сам по себе «Евгений Онегин»: я могу почитать Пушкина или дома спокойно послушать CD с музыкальной записью. Но мне было бы интересно прийти в кино и посмотреть, например, как Бергман снял «Онегина», как бы Тарковский посмотрел на «Онегина» или Ларс фон Триер. А я рассказываю свою историю.

– Какую?

– Это вы уже после спектакля объясните, что за историю я рассказал.

– Почему в вашем спектакле Онегин влюбляется в Татьяну? Насколько я поняла, не потому, что изменилась она…

– В третьем акте Онегин возвращается после своих скитаний. Он убил Минотавра в его лабиринте. Он спускался, как Одиссей у Гомера, в ад, участвовал в войнах между тёмными и светлыми силами. Он обжигал свою душу. В первой части, когда он отказывает Татьяне, не принимает её любовь и довольно иронично, даже цинично, рекомендует ей, как жить дальше, Онегин – это современный мизантроп. Гамлет. Это связано не с Татьяной, а с тем, что Онегин имеет комплекс 20 века – проблему со своим «я». Как писал Данте, «свой путь земной пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу». Это – Онегин в первой части. Во второй части он, убив Минотавра в лабиринте, выходит из огня на воздух, снова видит солнце – и вдруг понимает самые простые вещи… Помните – король Лир, потеряв королевство, власть, сидел, как нищий, в степи с шутом, начал крошить хлеб на ладони, к нему прилетела маленькая птичка – и вдруг он увидел этот малый мир и понял, что, оказывается, эта птица, которая клюёт хлебные крошки, намного важнее всего, чем он жил раньше… Вот так же и Онегин возвращается к жизни.

– Получается, что у вас главная фигура – Онегин, и меняется он, а не Татьяна?

– Я ещё сложнее закручиваю. Финал истории Татьяны и Онегина предрешен с самого начала. С самого начала герои знают, чем всё закончится. Вот мы начинаем историю – очень ясную и простую, о любви, о человеческом счастье, о гармонии, о чувствах. Но одновременно с круговоротом Вселенной та же история раскручивается в другую сторону – зеркально. Поэтому в нашем спектакле я уделяю много внимания тёмным силам. Возникают образы чёрных куриц, чёрных собак, карликов…

– Пушкин говорил, что Татьяна – это он сам…

– Но я же не Пушкина ставлю! Чайковский тоже переделал Пушкина, и мы ставим всё-таки оперу. Гарсиа Лорка говорил, что такое искусство. Есть виноград, который созревает, вбирает солнечные лучи, – это Пушкин. Потом появляется Чайковский, он берёт виноград, отжимает сок – получается вино. И это уже не виноград, это уже – другое произведение. А я, как интерпретатор, режиссёр, встречаюсь не с виноградом, я работаю с соком!..

– …И получается что-то ещё более крепкое и терпкое, да? Коньяк, может быть?

– Может быть. Коньяк имеет долгую выдержку. Я как бы пропускаю через сито эту красоту и замораживаю отрицательную энергию. У нас много льда в спектакле. Мне трудно сейчас проанализировать. Когда я репетирую, ко мне подходят актёры и спрашивают, что это такое. Я говорю: пока не могу ответить.

– Какие ещё секреты вы можете приоткрыть?

– Когда Онегин убивает Ленского, он убивает часть себя. У меня Ленский и Онегин в начале спектакля появляются как копии: они идентичны в костюмах и в поведении.

– Они же, наоборот, "лёд и пламень"…

– Это вы где взяли?

– У Пушкина…

– У Пушкина – да. Но не у меня.

– Взяться за оперу и именно за "Онегина" – это была ваша идея или вам предложил театр?

– Мы давно с Владимиром Кехманом вели переговоры. Три или четыре года назад я показал в Петербурге свой знаменитый румынский спектакль "Жизнь с идиотом" по повести Виктора Ерофеева. А два года назад возникла идея, чтобы я поставил в Михайловском театре оперу Шнитке по этому тексту. По разным причинам это не пошло, риск был очень большой. Слишком экспериментальная опера.

– Хотя Шнитке, мне кажется, должен быть очень ваш композитор.

– Шнитке – это сложно. И мы плавно перешли на другую идею – на Чайковского. Это правильно, что я делаю первый в своей жизни оперный проект с этой великой музыкой. Для меня Чайковский выше, чем Пушкин. Нет, я не говорю, что Пушкина не люблю, это великий поэт, но мне ближе более сложные поэты – я уже называл их. Или Артюр Рембо – вот это мой поэт. А музыка Чайковского меня захватила. Это безумно сексуальная музыка, она опьяняет.

– Какой реакции вы ждёте в Петербурге на "Онегина"?

– Я жду, что в Петербурге появится современная опера на музыку Чайковского на пушкинский сюжет в постановке довольно сложного режиссёра. И это будет тест Петербургу, культурным людям – насколько они готовы к таким вещам.

– И если мы пройдём ваш тест?

– В город будут приезжать большие, мощные художники.

– А у вас есть планы, связанные с Петербургом?

– Я в Петербург по-настоящему влюблён! У меня есть несколько таких городов – Петербург, Венеция, Барселона, Амстердам: я чувствую, как будто я здесь жил. С Петербургом я не расстаюсь. Мы ищем тему.

Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»