«Батшева» в Мариинке: язык человеческой близости

14 июня 2013, 13:01

Версия для печати

Tweet

В Мариинском театре прошел спектакль знаменитой израильской труппы современного танца «Батшева». Ее гастроли в нашей стране вписались в программу по меньшей мере четырех фестивалей: Чеховского в Москве, Платоновского в Воронеже, а в Петербурге сразу двух: «Звезды белых ночей» и «Дни Тель-Авива» в честь 65-летия государства Израиль.

Созданная в 1964 году стараниями баронессы Бат-Шевы де Ротшильд, эта труппа получила ее имя, которое, кстати, известно нам по Библии как Вирсавия (так, собственно, баронесса и звалась до того, как в 1962 году поселилась в Израиле). В США, куда она в 1940 году бежала от нацистов, Вирсавия де Ротшильд дружила с родоначальницей американского танца-модерн Мартой Грэм, и именно Марта помогла ей в создании танцевальной труппы в новой стране Израиль. Так что истоки у «Бат-Шевы» мощные. Однако на мировой уровень она вышла гораздо позже, а именно в 1990 году, когда ее возглавил Оад Наарин (именно так, как мне объяснили, а не «Охад Нахарин», на самом деле произносится его имя). Он сейчас один из наиболее ярких и самобытных хореографов мира.

Как танцовщик Наарин формировался в труппе той же Грэм и еще у Бежара, но важней оказался его собственный дар – дар хореографа, музыкальный дар и феноменальный дар понимания, что такое движение и что такое тело. Он разработал свой пластический язык, назвав его «GaGa» – что значит и все, и ничего, как знаменитое «Дада». Тело, говорящее на этом языке, обладает гуттаперчевой эластичностью, способностью гнуться в любом суставе и способностью с места и с беспримерной легкостью вступать в любое движение. А также острейшим чувством ритма. Ресурсы эти его артисты черпают не в анализе того, как они выглядят со стороны, а в своих телесных ощущениях: в репетиционных залах Наарина – никаких зеркал.

Спектакль «Deca Dance» придуман давно: в честь десятилетия работы Наарина в «Батшеве». Латинское Deca – десятилетие, английское Dance – танец, а вместе – декаданс, но это как раз не всерьез: Наарин явно человек не пафосный. Спектакль составлен из фрагментов нескольких его работ; и образы в них разные – от спортсменов до буддийских монахов; и музыка разная – от Вивальди до пост-рока и загадочного композитора по имени Максим Варрат – говорят, за этим именем скрывается сам Наарин. Однако «Deca Dance» – спектакль вполне цельный: возможно, благодаря крепкому связующему в виде «GaGa».

Полукругом расставлены стулья. В черных костюмах, белоснежных рубашках и шляпах, обликом напоминающие еврейских ортодоксов, артисты начинают танец на этих стульях под пасхальную песнь: «Один - кто это знает? Это я знаю: один – это Бог, Который на земле и на небе. … Два – это две Скрижали завета, Бог, Который на земле и на небе…» и так до тринадцати; танцующие сами ее поют. Танец буйный, экстатический, он невероятно заряжен, диапазон движений зашкаливает, артисты кажутся летающими по сцене – и все это не отрываясь от стульев, и все это с характерной еврейской интонацией пластики – впрочем, нигде не переходящей в прямые цитаты. Как и песня, он основан на повторении фразы, которая с каждым разом длиннее. С каждым новым циклом по ряду проходит волна: откидываясь назад, артисты сверкают яркими пятнами белоснежных рубашек. Потом с каждой волной меняется цветовая гамма: сбрасывают пиджаки и швыряют их в воздух – было черное, стало белое; потом вверх, как брызги, взлетают ботинки: добавились розовые пятна ступней. Потом серое: под рубашками серые майки. Какое главное ощущение? Жизнь, невероятное ощущение жизни, мощь жизни: тела, живые до кончиков ногтей. Объем и воздух в каждом движении и чуткая реакция на музыку. Это фрагмент из балета «Анафаза».

В спектакле есть также «Болеро» Равеля. Казалось бы, после Бежара бесполезно браться за эту вещь: оптимальная форма найдена, она срослась с этой музыкой, и здесь можно ставить точку. Однако Наарин нашел новый, другой эквивалент этой музыке. Не крещендо (нарастающий транс Наарин использовал как раз в «Анафазе»), а мягкий женский дуэт, основанный не на мощи, а на цепкой виртуозности хореографа и его артистов. Две танцовщицы в «маленьких черных платьях», похожие на модных девиц с вечеринки, играя с синхронным движением, выдают блистательное нааринское осмысление партитуры. Дьявольская музыкальность Наарина последовательно проводит нас по всем слоям равелевских ритмов, демонстрируя, сколько градаций в завораживающе однообразной поступи «Болеро». Острая и хрупкая хореография точна, как часовой механизм. Ассоциация не случайна: одна из настойчивых тем – долгое вращение рукой от локтя.

После Равеля вся труппа вновь высыпает на сцену в костюмах «Анафазы». Они спускаются в зал, идут по проходам и, всматриваясь в лица, выдергивают зрителей, каждый по одному, и ведут на сцену. И тут происходит невероятное. Зрители свободно втягиваются в их танец. Градус драйва такой, что они все – мужчины, женщины, тонкие, толстые, – любые, все включаются, все приплясывают рядом с виртуозами «Батшевы». Женщины прямо на сцене сбрасывают нарядные туфли на каблуках и скачут босиком. Высокий дядька хватает партнершу-танцовщицу на руки. И все – все! – выглядят на сцене органично: и когда артисты просто подтанцовывают, и когда синхронно выделывают около них головокружительные па. Просто в мизансцене возникают два слоя: прочная черная канва (ряды артистов), по которой разбросаны, как цветы вышивки, разнокалиберные фигуры людей из зала. Не понимаю, как это сделано, но те, кто попал в поле танца артистов «Батшевы», стали его частью. Потом зрители возвращаются на места, и только одна пара тихо танцует, обнявшись: артист «Батшевы» с седой, очень пожилой дамой, которая выглядит абсолютно счастливой. Неужели это наша соотечественница так свободна на сцене Мариинки среди артистов в черных шляпах? Если так, то они действительно волшебники, и умеют сделать танец универсальным способом жизни. От этого интерактивного действа, от его небывалости и его очевидности меня тоже захватило острое чувство счастья.

Так что Наарин – это не только хореография. Мы же видели фрагмент его балета «Мах» на гастролях труппы из Чикаго: тяжеловесный, с долей абсурда, вызывающий тоскливый позывом искать в нем суровые смыслы. А тут он же – легкое, остроумное, виртуозное действо, где угадываются спортсмены с футболом и баскетболом, хотя нет ни грана иллюстративности: образ создан через нюансы, так, как у мимов, только в танце.

То есть, по Наарину, танец – это язык человеческой близости, свободный и горячий. Вот так-то.

Инна Скляревская, "Фонтанка.ру"