Михаил Шемякин: «У нас запятнана репутация перед рынком»

27 апреля 2018, 11:11

Версия для печати

Tweet

Уезжая в 1970-е из страны, художник Михаил Шемякин не смог забрать с собой свои работы. Они остались в Советском Союзе, и коллекционеры, к которым произведения за эти годы попали, не могли узнать историю принадлежащих им произведений. В рамках выставки «Доизгнанье. Шемякин. Ленинград. Шестидесятые», подготовленной Исааком Кушниром, долгожданная встреча, наконец, произошла: Михаил Шемякин приехал в Петербург и встретился с хозяевами картин. И дал интервью «Фонтанке».

— Михаил Михайлович, мы с вами встречаемся в непростые для российской культуры времена, когда все чаще вспоминают Советский Союз, вынужденную эмиграцию или заключение деятелей культуры, все говорят о «деле Серебренникова»...

— А что Серебренников — все сидит?

— Под домашним арестом, на прошлой неделе продлили до 19 июля.

— Ну, под домашним арестом — не в дурдоме. Знаете, когда в советские годы невинных людей сажали в лагерь на пять лет, им особо не сочувствовали — говорили: «Ну, что это за срок! Ведь не 15 и не 20!».

— Но ведь это не нормально, такая реакция — результат атмосферы, в которой люди жили.

— Атмосфера была жесткая, но пройдя огонь и медные трубы, мы получали серьёзную закалку.

— А вы считаете, творческому человеку это необходимо?

— Когда-то Гогена спросили: «Правда ли, что страдания обостряют талант?» И он ответил: «Да, обостряют, но когда страданий слишком много, то они этот талант убивают». Так что нужно или чтобы страдания вовремя прекратились, и тогда ты остаешься живым, или чтобы вовремя выгнали из страны, как выгнали меня в 28 лет. Хотя я был на грани ухода из жизни, потому что мне «шили» 64-ю статью — измена родине, расстрел с конфискацией имущества.

— Что вам это дало, как художнику?

— Во-первых, нищета обострила восприятие, потому что я жил очень бедно и голодал, занимался тяжелой работой: изуродованными руками на морозе колол лед вокруг Эрмитажа. Но зато мы не могли себе позволить купить плохую репродукцию — экономили на своем желудке, чтобы выбрать лучший экземпляр. Это воспитывало глаз и жесткую систему отбора лучшего. Мы охотились за книгами, покупали за 40 рублей пластинку, уже заезженную, допустим, Майлза Дэвиса, или Диззи Гиллеспи, великих джазистов. Но я получал 28 рублей 50 копеек в месяц. Можете себе представить, сколько нужно мне было копить, чтобы купить одну пластинку? Поэтому я понимал, что должен выбрать лучшую — ту, что действительно нужна для моего уха.

— Это вы говорите о себе как о человеке. А как художнику Шемякину это что-то дало?

— Шемякин-человек неотделим от Шемякина-художника. Если ты не воспринимаешь музыкальные произведения и не чувствуешь и не понимаешь поэзию — каким художником ты станешь? Я воспитывался на Лорке, на Верлене, на Рембо, на Бодлере — и это развивало мое восприятие мира. Художник — прежде всего, мыслитель. Мы мыслим чаще всего глазами, но, чтобы научиться ими мыслить, вы должны иметь что-то в «котелке». А «котелок» наполняется, когда вы читаете, слушаете музыку, смотрите кино. У нас были в 1960-е в Ленинграде киноклубы, и мы простаивали часами, чтобы попасть на фильмы немецких экспрессионистов, увидеть шедевры Мурнау, Дрейера, Фрица Ланга. Мы жили в очень замкнутом мире, и он был очень сложным, опасным и одновременно прекрасным! А сегодня при той свободе, которая на нас обрушилась, люди просто не знают, чем себя занять. Как у Высоцкого: «Мне вчера дали свободу. Что я с ней делать буду?» Кто обладал малым интеллектом — увидел возможность грабить, приватизировать и прочее. А интеллектуалы оказались в полной растерянности, потому что, с одной стороны, привыкли бороться, привыкли, что государство их боится, а государство сказало: «Да плевать на вас — делайте что хотите, денег вам просто не дадим!» И многие талантливые люди, которые были в союзах писателей, союзах композиторов, просто очутились в беспомощном положении, потому что государство перестало делать официальные закупки.

Фото: Михаил Огнев/архив "Фонтанки"

— И все-таки: хоть вы и говорите, что вам пришлось пережить более серьезные лишения, чем людям культуры сегодня, — вы не можете не следить за информационной повесткой по телевидению, а там дискурс «холодной войны»: все новости по зарубежным каналам в последние недели — так или иначе связаны с Россией. Или вы не следите?

— Я смотрю все эти политглупости и ничему не удивляюсь, я их столько пережил в своей жизни... Сегодня так гудят, потом будут по-другому. Глупая политика! И с русской стороны, и со стороны американцев особенно. Меня спрашивали перед выборами: «Что вы, американский подданный, прожив тридцать лет в Америке, думаете по поводу возможного прихода Трампа к власти?» Я говорил: «Если этот кретин прорвется к власти — будет плохо». Я-то его знаю десятилетиями. Не лично, конечно. Но Трамп это такая одиозная фигура — скандалы, разорения, банкротства — в общем, карикатура на глупого американца. Когда этот болван выиграл, показывали Нью-Йорк, многие американцы плакали, разумеется, не от счастья — и пожилые, и молодые. Сара тоже плакала (жена Михаила Шемякина, Сара де Кей — Прим.Ред.). Сара демократка, она терпеть не может республиканцев, но когда она узнала итоги выборов, — на нее было страшно смотреть! А как реагировала Дума: шампанское поднимали, махали флажками американскими...

—...«Трамп — наш!»

— Да, «Трамп наш», «сейчас снимут арест с наших денег»... А почему нельзя было спросить серьезных людей? Я очень много сталкивался с политиками, почему хотя бы не спросить меня, Сару, тех людей, которые знают Америку и понимали, что может произойти при приходе Трампа к власти?

— Потому что у нас деятелей культуры вообще не спрашивают.

— Я не просто деятель культуры. Когда нужно было спасать советских пленных — ничего, я уже не был художником, я учился переходить границу, изучал карту минных полей (Михаил Шемякин в 1980-е учредил Международный комитет за спасение советских военнопленных в Афганистане — Прим.Ред.). Когда нужно, власть на меня как на художника не смотрит.

— Как на культуре сказалась нынешняя политическая ситуация? Повлияли санкции?

— Я отвечаю только за изобразительный «фронт» и скажу, что нас, современных художников, просто нет. У нас нет рынка, фактически мы почти никому не нужны. Известен Илья Кабаков, потому что у него была очень точно выстроена карьера, известен Эрик Булатов. Ну да, нас знают, на аукционах можно увидеть мое имя, когда кто-то продает произведения. Есть русский аукцион, довольно скромненький, любопытный. Но в больших играх мы не принимаем участия.

— Почему?

— Просто без нас очень хорошо обходятся. Мы же все время думаем, что мы очень важны. Но я сколько прожил в США — американцы очень мало говорят о России. Многие даже не знают, где она находится. А вообще, поймите правильно: сегодня господствует так называемое «актуальное искусство». Оно не требует таланта, больших денег, профессионализма — оно требует только одного: чтобы художник был «чистый». «Чистый лист бумаги», который мы берем и начинаем его «раскручивать». Такие художники, как я, уже «испачканы». Мы были изгнаны, мне нужно было кормить ребенка, зарабатывать на электричество, потому что мы жили в заброшенном клубе, без туалета, без горячей воды, отопления, окна были забиты фанерой — так в феврале 1971 мы начинали свою жизнь в Париже. Это меня не пугало, но мне приходилось за копейки продавать мои работы, чтобы выжить. Дальше я начал работать с галереями, которые поверили в меня, но были непрофессиональными, по большому счету. Потом то же в Нью-Йорке. И представьте себе: если бы сегодня кто-то из крупнейших арт-дилеров захотел взять Шемякина и других русских художников, у которых такая же судьба, как у меня, — что бы произошло? Он в течение двух лет бы поднимал цену до полутора миллионов долларов — и что после этого бы сделал весь Брайтон-бич, где накупили наши работы по пять тысяч, ну самое большое, по 10-15? Взяли бы эти картины подмышку и «почесали» в Сотбис или Кристис. И буквально завалили их. Всем управляет рынок. А у нас перед ним репутация запятнана. Поэтому магнаты берут художника абсолютно чистого, он принадлежит им, и они его «создают».

— В Петербурге, на мой взгляд, хорошо заметна провинциализация культуры. Интересных событий становится все меньше. Но моя приятельница — художник, ныне живущая во Франции, — сказала, что это проблема не только России, то же происходит и на международном уровне.

— Франция — просто гнилая страна, там вообще говорить о художниках не приходится! Россия — бомба по сравнению с Францией! В России колоссальный потенциал, я вообще верю, что будущее за русским искусством! Но проблема в том, что мы должны правильно к этому подойти. Мы должны прежде всего начать верить в самих себя и не равняться «там — актуальное, у нас не актуальное». Мы должны просто понять, кто мы такие. Кеннеди в свое время дал команду Лео Кастелли создать новый имидж американца — умного, интеллектуального. И тот создал американский поп-арт.

— А за каким русским искусством будущее?

— Я думаю, что будет серьезный «взрыв», сбор камней. Первый «взрыв» был — это русская икона, его не превзошел никто. Второй — это русский авангард, с его энергией, с мощнейшими мастерами. А третий — это будет что-то новое, наверное, из области синтеза всех искусств...

Фото: Михаил Огнев/архив "Фонтанки"

— Это вы про какое поколение говорите, оно вообще родилось?

— Я ращу это поколение, это — мои студенты. Я профессор в Академии Штиглица и смею вас заверить, что от моих учеников можно ожидать многое!

— Вас не раздражает, что западная пресса о современных русских художниках вспоминает только тогда, когда речь идет об акционистах, вроде Павленского или Федора Павлова-Андреевича?

— А кто такой Павлов-Андреевич?

— Акционист, приезжал к балу Met Gala в Нью-Йорке нагишом в стеклянном кубе, в Лондоне боролся за права геев Чечни, подвешивая себя завернутым в ковер.

— Это совсем другая линия. Вообще, я выписываю журнал Art in America, там вообще шаром покати — нет русских художников. Они заняты своими. А Павленский — ну, будет сидеть еще парень, я не думаю, чтобы его выпустили быстро.

— А вы его как художника воспринимаете?

— Я воспринимаю его как человека, который не может жить без того, чтобы обращать на себя внимание. Когда разыгрался этот скандал, его арестовали, кое-кто из французской интеллигенции сказал: «Надо его выслать обратно к Путину и прекратить принимать этих обормотов».

— С чем, по-вашему, связано это падение интереса к русскому искусству за рубежом?

— А какие выставки мы делаем? Если проводится выставка русской иконы — о ней пишут, если выставка Дейнеки в Италии — пишут и считают, что к ним прибыло гениальное явление. Мы мало показываем русское искусство на Западе.

— Это мы должны делать?

— Конечно!

— А мы — это кто?

— Правительство, министерство культуры. Министерство говорит: «Нет денег». Но что нужно сделать для того, чтобы продвигать российское искусство? Вот заплатили 200 миллионов евро за землю и за строительство православного культурного центра в Париже. Можно гораздо дешевле купить в Париже большое помещение, бывшую фабрику, отремонтировать и делать выставки — такие, какие мы считаем нужным! И через два года эту точку будут знать все — французы, приезжие... Развернуть политику — и тогда мы будем внедряться, произойдет культурная экспансия. Сейчас музейщики годами договариваются о выставке, чего-то втиснут иногда... Иными словами, нам надо иметь свои площадки — и страна настолько богатая, что мы можем иметь их в Лондоне, в Париже и Нью-Йорке — это три основных точки.

— А вы уверены, что на такой площадке покажут тех, кого стоит показывать, а не кого решат?

— Есть риск, что полезут те, которых и показывать не нужно.

— То есть выхода нет?

— Рано или поздно, но он будет найден. И надо верить в это.

Алина Циопа, «Фонтанка.ру»