Страх без трепета: «Весна священная» именитой Саши Вальц в новой Мариинке

20 мая 2013, 18:34

Версия для печати

Tweet

На столетие «Весны священной» Игоря Стравинского, во многом определившей пути искусства всего ХХ века, Мариинский театр откликнулся мировой премьерой. Это первое балетное событие на новой сцене: интерес к созданной специально для нас работе Саши Вальц, хореографа с мировым именем, отчасти оттесняет споры вокруг нового здания. Скажем лишь, что эта хореография с пространством театра в конфликт не вступает.

Саша Вальц после смерти великой Пины Бауш осталась среди немецких женщин-хореографов за главную. Она, конечно, обречена на то, что ее будут сравнивать с Пиной, а в данном случае еще потому, что у той была своя «Весна», ставшая культовым спектаклем второй половины ХХ века. Возможно, именно поэтому Вальц постоянно цитирует Пину – и спорит с ней. У Пины – размазанная по сцене земля, у Саши – кучка черно-серого шлака или гари, у Пины красное платье, которое обыгрывает отношения девушек со смертью и которое наденут на Избранницу; у Саши Избранницу тоже переодевают в яркое платье, только лиловое. Не говоря уже об отсылках пластических. Но сам спектакль Саши Вальц другой.

Судя по интервью, данному в процессе работы, замысел Вальц лежал в русле классических мотивов «Весны», идущих от оригинала Стравинского – Нижинского и варьированных во множестве других постановок этого балета (их более полусотни, и с десяток из них – выдающиеся). Вальц говорила все о том же: ритуал, природа, древняя мощь, пробуждение сексуальности. Однако на деле вышло не совсем так, и очень хорошо, потому что при тотальном постмодернистском цитировании всех и вся (а вовсе не только Пины), спектакль рисковал застрять в хореографической полемике.

Вышло интереснее.

Балет получился про страх смерти и про человеческую популяцию, объятую этим страхом.

В черном пространстве сцены сверху бьет свет. На сцене пока всего лишь трое, пара и одинокая женщина, и движения пока очень скудны. Но дальше – все не то, на что нас настроила первая мизансцена: эти трое – не протагонисты, они тут же растворятся в безымянной общей массе, пластический минимализм перейдет в общее энергичное движение, а любовный треугольник тут вообще ни при чем. Зато нарастает чувство тревоги.

Конечно, оно диктуется и музыкой, насыщенно и мощно исполненной оркестром Гергиева. Но напряжение нагнетается и в самом балете. Мы все больше чувствуем, что происходит нечто страшное.

В бессюжетном танце просвечивают действия. Кого-то хватают. Кого-то со стуком бросают оземь; кого-то тащат – четверо одну, двое одну, группа – двоих; кого-то несут и укладывают на землю, как мертвого. Кто-то протягивает руки в мольбе. Кто-то бежит, надеясь спастись, как от облавы, кто-то кого-то душит, а женщина то ли насилует, то ли убивает мужчину –сидит на нем сверху, и бьет, и тянет за волосы, не давая ему вырваться.

Этот смоделированный Сашей Вальц мир страха и насилия вызывает крепнущую ассоциацию: война и/или репрессии. Когда музыка прерывается, и в звуковой пустоте мужчины снимают футболки и обнимаются, как перед смертью, а после ложатся, так, что группа превращается в нагромождение полуголых тел, ассоциация окончательно закрепляется.

Вместе с тем спектакль не конкретен, но метафоричен. Образы узников и тюремщиков, насильников и казненных, спасающихся и погибающих, вписаны в танец, но автор как бы ни на чем не настаивает: наоборот, хочешь – увидишь это, хочешь – нет. В целом же это эпос: он вне времени, и не случайно часть танцующих оказывается в длинных одеждах, равно отсылающих к монашескому плащу, шинели или тоге, и не случайно эпизоды сменяются одни другими, не выстраиваясь в драматургически цельное действие.

Решительно отказавшись от магического круга, который лежал в центре хореографии Пины Бауш, Вальц предлагает другие решения: пространственной основой балета становятся группы – плотные массы людей, а самым интересным в пластическом плане – то, как эти массы живут, какой упругий и энергичный рисунок лежит в основе хореографии.

Вскоре после начала мы замечаем, что сверху появилось яркое острие, как дамоклов меч нависающее над сценой ровно по центру. Оно спускается, но так медленно, что движение незаметно: просто каждый раз, когда мы взглядываем на него, оказывается, что оно выросло. Это прямая метафора нависшей угрозы, приближающейся смерти.

Фото: Пресс-служба Мариинского театра/Фото: Наталья Разина

Фото: Пресс-служба Мариинского театра/Фото: Наталья Разина

Когда оно уже совсем низко, является Избранница – вернее, становится ясно, кто она. Екатерина Кондаурова в этой роли обнаруживает экспрессивную мощь и колоссальный темперамент – и драматический, и динамический. Ее ведут; она упирается, выставляя вперед негнущиеся ноги: изможденная, одеревеневшая и смертельно бледная, причем, кажется, что не от грима. Она раздевается перед плотной толпой и стоит, лицом к ним, спиной к нам, с жестко вздернутыми плечами.

Ее одевают в лиловое (оставим в покое Пину Бауш, потому что внутренняя наполненность этого жеста здесь иная). На таких же не гнущихся, не держащих ее ногах она отступает к середине сцены. И начинается ее исступленное соло, экспрессионистский танец-крик. В нем – тот вопрос, который выкрикивает большинство обреченных: почему я? Так, вероятно, сходят с ума перед казнью. Это ужас смерти. И это смерть как казнь.

Когда острие достигает пола, Избранница падает, как расстрелянная.

Яркая партия Избранницы длится всего несколько минут. И это исключение: в целом «Весна» Вальц не балет протагониста, а балет массы, балет труппы. Иерархия отсутствует: то, что программка называет четырех солистов, кажется условностью, на самом деле просто то один, то другой, выделяясь, становится ведущим «голосом» в общем танцевальном действе.

Такое антииерархическое существование танцовщиков в спектакле – и в труппе – продукт ХХ века и антитеза нашей академической системе, идущей из века XIX. Коллизия эта с театральной наглядностью проявилась после премьеры. На поклонах создатели спектакля (хореограф и художники) встали в общий ряд, но не в центре, а рассредоточившись между артистами, а с именными цветами поступили так: распотрошили букеты, и пройдя по ряду, поспешно все раздали, так что у всех артистов оказалось по цветку, а у Саши Вальц – непарадный пустой целлофан.

Инна Скляревская, «Фонтанка.ру»