Идеально петербургский балетмейстер

03 июня 2017, 17:32

Версия для печати

Tweet

Вчера в Петербурге в возрасте 55 лет скоропостижно умер Сергей Вихарев. Это имя очень много говорит тем, кто связан с балетом. И почти ничего, увы, – широкой публике. В Мариинском театре, где он в последние годы скромно работал балетмейстером-репетитором, его смерть, вероятно, ничего не изменит. Там все останется, как было. Но для балета в целом, и для Петербурга, и для отечественной культуры эта потеря невосполнима.

Он еще должен был раскрыться в полную силу. Он еще должен был получить настоящее признание.

Вихарев мог бы быть символом нашего города – это был идеально петербургский балетмейстер. И он мог бы быть символом Мариинки – он как никто другой воплощал и стилистику, и внутренний дух петербургского балета, классического, свободного и неумирающего, как птица Феникс. Однако Мариинский театр, плоть от плоти которого он был, отнесся к нему как к нелюбимому пасынку. Да что там говорить – он попросту Вихарева отверг.

И, хотя сам характер его творчества не нес в себе никакого конфликта, художественная судьба Вихарева, не признанного в собственном доме, оказалась несправедливо драматичной.

В юности Вихарев был блестящим, изящнейшим, утонченным танцовщиком – классическим прежде всего, хотя и не только. Затем, закончив в свой срок карьеру артиста, он стал столь же блестящим и утонченным балетмейстером редкого направления и уникального дара – реставратором классических балетов. Он первым стал работать со знаменитыми записями этих балетов, сделанными в начале ХХ века петербургским режиссером Николаем Сергеевым по системе Степанова и ныне хранящимися в библиотеке Гарвардского университета в США.

В 1999 году поставленная Вихаревым аутентичная «Спящая красавица» прогремела на весь мир. А в 2002 году он воссоздал и «Баядерку», вернув ей утраченный четвертый акт – и первозданный дух петербургского Императорского балета.

Его усердие исследователя, его художественная интуиция, такт, безукоризненное чувство стиля и просто талант сотворили чудо.

Впечатление было фантастическим, ощущение подлинности – ошеломляющим. Эти спектакли, вышедшие из архивных бумаг, меньше всего были похожи на сухие архивные документы. Они были похожи на волшебное зеркало, через которое прошлый век легко и непринужденно выходил прямо к нам – во плоти, во всех своих яркости и блеске. Ровно так, как в балетных сказках нарисованные персонажи сходят с бледных портретов на сцену настоящими и живыми.

Споры и ссоры вокруг театральных постановок дело нередкое, но скандалы, сопровождавшие эти академичнейшие ретро-спектакли, были неадекватно яростными. Повод? Вихарева обвиняли в неточностях и выдумках. Все равно, мол, нельзя по гарвардским записям ничего поставить, там ничего не разобрать. И все равно сто лет назад все наверняка было не так. И вообще пусть Вихарев остается бывшим танцовщиком, кто он такой! Несогласие переходило в обвинения, неприятие в ненависть – при всем своем ангелическом облике мир балета бывает весьма агрессивен. И пристрастен: ведь ни фантазии Пьера Лакотта, который заново сочиняет утраченные балеты, ни вольные (и, добавлю, сомнительные) версии классики, предложенные большими артистами с громкими именами, тех же ревнителей чистоты ничуть не смущали.

Почему академические постановки вызвали такую бурю – вопрос для социопсихологов, а не для балетоведов: подобные страсти характерны для идеологических, а не художественных баталий. Скажу только, что спектакли Вихарева обнажили одну болезненную проблему: ведь вся наша «нетленка», вся наша великая балетная классика, с которой мы «впереди планеты всей» и на которой воспитано теперь уже не одно поколение и зрителей, и артистов, на самом деле – не оригинал, а довольно жесткие переделки советских времен. Кстати, вихаревские постановки балетов, у которых советских версий нет (Фокин, например, или «Пробуждение Флоры» Петипа) такой реакции и не вызывали.

При Махаре Вазиеве, возглавлявшем Мариинский балет в девяностые-нулевые, балеты Вихарева были частью яркой репертуарной концепции театра. Причем на сцене в очередь шли оба варианта «Спящей» и «Баядерки»: и обычный, привычный, и оригинальный, вихаревский, приглашая к сравнению и давая срез сразу нескольких эпох. Но потом, после ухода Вазиева, уникальные спектакли Вихарева убрали, и больше его на родную сцену никто не звал. Звали кого угодно, но не его. А его приглашали в другие города и страны. Но, как сказал один мой умный коллега, «дело ведь не в стенах: где Вихарев, там и будет настоящий Мариинский театр». И настоящий Мариинский театр в эти девять лет побывал в Милане, где Вихарев делал «Раймонду», в Ла Скала, и в Москве, где он делал «Коппелию» в Большом, и в Японии, где он ставил легендарные балеты Михаила Фокина, и в Екатеринбурге, где им была создана восхитительная, блистательно остроумная «Тщетная предосторожность». И сейчас он снова был там же, в Екатеринбурге, в этом набирающем силу театре. Он готовил там «Пахиту», которую ждали как большого события, и не одни только уральцы: каждый вихаревский спектакль вызывал настоящее паломничество из Москвы, Петербурга и других балетных городов мира. Самое поразительное, что его работа не была эксплуатацией однажды найденной идеи, как можно было бы ожидать. В каждом его новом балете была своя, новая художественная интрига.

Говорят, екатеринбургская труппа его просто обожала.

Он скончался вчера – совершенно внезапно, в возрасте 55 лет, в самом расцвете творческих сил, посреди долгожданной захватывающей работы.

А нам-то, в Петербурге, все казалось, что еще что-то может измениться. Что вот сейчас опомнятся, позовут, дадут работать, и произойдет новая увлекательная идентификация Мариинского театра. Потому что на самом деле место его было здесь.

Поздно, ребята. Проворонили.

Репетитором (и педагогом) он тоже был блестящим. Я видела некоторые его репетиции. Например, как он делал «Дон-Кихота» с приехавшими в Михайловский театр Натальей Осиповой и Иваном Васильевым. И как прямо на глазах в лихой и бесшабашный танец этих прекрасных артистов вплавлялся филигранный, неуловимо петербургский рисунок. И становилось вдруг совершенно наглядным, что сначала балет этот был поставлен академистом Мариусом Петипа и только потом переделан реформатором Горским.

Что еще сказать? Я была с Вихаревым немного знакома. Обаятельный, достойный и очень скромный человек. Интеллигентный, умный, ироничный, глубоко образованный. Лишенный всякой позы, полный внутренней легкости и артистизма. Как же его бесконечно жаль! И как жаль упущенных – теперь уже навсегда – возможностей.

Эх, любимый мой Мариинский театр, как же ты просчитался!

Инна Скляревская, специально для «Фонтанки.ру»