Жажда жизни: к 90-летию Павла Луспекаева

21 апреля 2017, 23:55

Версия для печати

Tweet

20 апреля всенародно любимому актеру Павлу Борисовичу Луспекаеву исполнилось бы 90. Его нет с 1970 года, но ему по-прежнему открывают памятники — причем, не только театралы, но и таможенники, для которых луспекаевский Верещагин стал образцом в профессии. В этот день в БДТ, где Луспекаев сыграл лучшие свои театральные роли, собрались его коллеги — Олег Басилашвили, Георгий Штиль, Иван Красно и другие. Чтобы публично при зрителях вспомнить такого Луспекаева, которого знали только они.

В последнее время в БДТ появился новый формат: отмечать круглые даты ушедших великих обитателей этого дома на вот таких вот открытых вечерах. Приглашая зрителей, делясь с ними сокровенным, совместно переживая былое, театр словно бы совершает обряд магии, реанимирует тех, кто давно оставил этот мир, но чье место по причине абсолютной уникальности личности, так и осталось незаполненным.

Люди собираются в Греческом (оно же центральное, оно же – Блоковское) фойе БДТ, говорят, разглядывают фотографии, смотрят видеосюжеты. Ведет эти «спиритические» сеансы хранительница былей и легенд Большого драматического театра Ирина Шимбаревич (которая около 20 лет проработала помощником Товстоногова, теперь она — заместитель художественного руководителя БДТ по культурно-просветительской и исследовательской работе) — прекрасная блондинка, влюбленная в этот театр и его прошлых и нынешних героев. Она рассказывает так, точно с каждым из персонажей своих вечеров провела всю жизнь, путешествовала с ним по городам и весям, сидела на репетициях в разных театрах страны, а потом по нескольку раз посещала их спектакли. Оживлять прошлое — её конек. Луспекаева в театре она не застала, поэтому пригласила помощников — его знаменитых коллег. Но начала балладу о большом актере она сама, придумав точный для судьбы Луспекаева сюжет: госпожа удача.

Первые фотографии, которые обнаружились в музее театра — снимки худенького паренька с огромными черными глазами. Это уже во время работы Луспекаева в Тбилиси и Киеве. А был еще родной Луганский (тогда — Ворошиловградский театр) с 1944 по 1946 годы, была Москва, курс Константина Зубова в Щепкинском училище при Малом театре. А до того — украиеский партизанский отряд, куда самовольно подался 16-летний мальчишка с таким огненным темпераментом, что удержать его дома не смог бы никто. Первое же ранение оказалось тяжелейшим: разрывная пуля раздробила локтевой сустав. Дальше — госпиталь. Решение врачей — однозначное: ампутация. Госпожа удача оказывается на месте. Немыслимым образом этот ребенок — возможно, в бреду расслышав роковое слово — заставляет сознание включиться и умудряется убедить доктора, чтобы тот попробовал спасти руку. Доктор, видимо, оказался наследником по прямой тех представителей профессии, что описаны Чеховым и Булгаковым. Он попробовал. И получилось. Иначе, конечно, не было бы никакой театральной судьбы.

На экзамене в легендарной «Щуке», куда Луспекаев приехал и не показал ни единого рекомендательного документа из Ворошиловградского театра — гордость для него была несокрушимым жизненным принципом, вера в удачу, звезду, призвание — тоже, этот самородок с малороссийским говорком выглядел примерно как Фрося Бурлакова на экзамене в консерватории. В пляс он не пускался, но, рассказывая басню «Ворона и лисица», иллюстрировал жестами каждую строчку Крылова. Когда неуправляемый абитуриент прямо перед комиссией стал размышлять (жестами), какого размера был «кусочек сыра», уважаемые педагоги сползли со стульев от смеха. Но к концу экзамена, после прочитанного Луспекаевым рассказа Довженко, как-то ни у кого — и прежде всего, у мастера курса Зубова — не осталось сомнения, что брать этого паренька без аттестата зрелости надо. И даже полностью заваленное сочинение (молодой человек не написал ни единого слова после собственной фамилии) поступлению не помешало. «Это парень будет учиться, он мне нужен», – сказал Зубов, и всё решилось.

Неизвестно, пожалел ли об этом решении мастер, когда во время учебного показа, играя партизана, Луспекаев практически задушил своего однокурсника Чубарова, которому досталась роль фашиста. Или когда, обнаружив в зачетке четверку по актерскому мастерству, Луспекаев, прихватив с собой, кстати, всё того же Чубарова, поехал искать дачу Зубова в Подмосковье. И, добравшись к ночи, обрушился на педагога всей своей эмоциональной мощью: «Почему четыре?! Нет, ну Вы скажите, почему?! Вы же мне – как отец родной! Я же землю готов ради Вас есть» – от слова до дела у Луспекаева не то, что небольшое расстояние было, его не было вовсе: есть землю он принялся немедленно на глазах у изумленного учителя, который в этот момент стоял на крыльце с берданкой, прихваченной в целях самозащиты — ему и в голову не могло прийти, что шум на весь поселок поднял в ночи его гениальный Пашка, подумал – грабители.

Павел Луспекаев, 1944 год

Фото: Предоставлено пресс-службой БДТ им. Г.А.Товстоногова

По окончании института Луспекаева не взяли в московский Малый театр, но госпожа удача ему не изменила. Задолго до получения диплома, он встретил Инночку Кириллову, которая училась на два курса старше, и с этого момента он уже не был один — ни в радости, ни в тех проблемах, которые он был мастер призывать на свою буйную голову, ни в тех муках в конце его слишком короткой жизни (43 года), которые были связаны с тяжелой болезнью.

Ирина Шимбаревич рассказывает, точно листает страницы собранной ею по крупицам из разных источников человеческой трагикомедии.

...Студент Луспекаев изображает слепого в метро, собирая милостыну, чтобы со вкусом отужинать с другом Евгением Весником в столичном ресторане.
...Луспекаев — тот самый худенький юноша с глазами-углями — устраивает драку и выходит победителем в тбилисском духане (ну как можно было не подраться, когда тебя настойчиво приглашают присоединиться к незнакомой компании, а тебе не хочется).
...Луспекаев в том же Тбилиси в спектакле ученика Мейерхольда Леонида Варпаховского играет Тригорина в «Чайке» и утверждает, что Станиславский не понял, что играть Тригорина надо в клетчатых брюках и дырявых ботинках (в этом весь Луспекаев, когда речь шла о сцене, обходилось без придыханий перед почившими в бозе кумирами). А еще для этой роли он сам мастерил удочки.

Из Тбилиси вслед за Варпаховским Луспекаевы перебрались в Киев (Инна рассудила, что там меньше соблазнов и больше шансов поберечь здоровье, сильно подкошенное войной), в Театр им. Леси Украинки, в котором работал Юрий Лавров, отец Кирилла Лаврова, к тому времени уже актера ленинградского БДТ. Взрывоопасная натура Луспекаева проявилась почти с порога. Был какой-то показ для особой публики. Актеры играли отрывки из спектаклей. Один из гостей в первом ряду позволил себе громко заговорить во время действия. Луспекаев соскочил в зал и втащил хама на сцену со словами: «А попробуйте поиграйте сами». Хам оказался чиновником министерства культуры. Замять скандал стоило руководству театра величайших усилий. Но к тому времени уже стало понятно, что Луспекаев — незаменим. Характеризовали его актерскую природу три свойства: благородная стать, пробойное обаяние и сокрушительный темперамент. Приехавший к отцу Кирилл Лавров посмотрел спектакль «Второе дыхание» и написал про Луспекаева: «Среди манекен это был живой человек». И сразу же, хотя не было у него на то никаких полномочий, отправился к коллеге за кулисы и предложил стать актером БДТ в Ленинграде. Луспекаев не поверил. А Лавров, вернувшись в Ленинград, рассказал Товстоногову, что такого актера, или даже хоть сколько-то похожего в труппе БДТ нет. И Товстоногов, в отличие от Луспекаева, Лаврову поверил. Луспекаев был вызван в БДТ, и в первой же премьере сыграл роль, о которой заговорил весь город — инженера Черкуна в «Варварах» (в Ленинграде говорили: кто не видел дуэта Луспекаева и Дорониной в товстоноговских «Варварах», с тем не о чем и говорить). Потом был Нагульнов из «Поднятой целины», были герои, которые менее на слуху и даже эпизодические, но, даже появляясь на сцене на один только эпизод, Луспекаев умудрялся выглядеть едва ли не самым объемным и убедительным.

С Татьяной Дорониной в спектакле Герогия Товстоногова "Варвары"

Фото: Предоставлено пресс-службой БДТ им. Г.А.Товстоногова

Об одном из таких персонажей рассказал Олег Басилашвили. Был такой герой Бонар в спектакле «Четвертый» по пьесе Симонова. Являлся с того света к предавшему его товарищу, чтобы выяснить, как он мог так поступить. «Вы не представляете, с какой болью Паша играл эту свою сцену, как мучительно для него было убеждаться в том, что его друг оказался предателем. С какой непередаваемой, раздирающей душу интонацией он, когда убеждался в худшем, произносил: «Сволочь» – не как прокурор, обвинитель, а как человек, который жизнь бы, кажется, еще раз отдал, лишь бы у него нашелся повод оправдать товарища». «А как он над ролью работал! – продолжил Басилашвили. – В том же «Четвертом» у его на шее висел маленький медальон. Как-то перед спектаклем я зашел к нему в гримерку, увидел на столике этот медальон, открыл и обнаружил там портрет какой-то девушки из журнала. В этот момент вошел Павел: «Не твое — не трогай. Положи на место», – сказал мне грозно. То есть, вы понимаете, он персонажу целую жизнь придумал, до мелочей, с этой девушкой что-то очень важное у Пашиного героя было, очевидно, связано».

В роли Бонара в спектакле "Четвертый"

Фото: Предоставлено пресс-службой БДТ им. Г.А.Товстоногова

А однажды, продолжил Басилашвили, прямо во время спектакля повернулся он к нам с Юрским (а мы в этом время на заднем плане решили по-быстрому обсудить приобретенный Юрским холодильник) и громко так произнес с отчаянием: «Я — пустой!» – в смысле ненаполненности существования в роли. Эта пустота — едва ли не единственное в профессии, что могло его сильно расстроить.

При этом и требовательность к партнерам у него было какая-то колоссальная. Многие в театре при упоминании имени Луспекаева вспоминают момент репетиций спектакля «Не склонивших головы». Чтобы объяснить партнеру — да не какому-то там новобранцу, а самому Ефиму Копеляну, – в каком состоянии в одной из сцен находятся их герои, которым пришлось пробежать вместе внушительное расстояние, Луспекаев связал платком руки, свою и Копеляна, и потянул коллегу к лестнице. Ноги у Луспекаева к тому времени уже сильно болели (от этой болезни сосудов — наследства войны – актер погибнет, спустя несколько лет), но он не успокоился, пока не пробежал вместе с Копеляном сначала вверх — с первого на четвертый этаж, а потом вниз, на сцену. «Конечно он мог бы легко сыграть сцену за двоих, – уточнил Басилашвили. – Но ему, как никакому другому актеру, было важно, чтобы партнер тоже был наполненным».

И еще две истории, яркие, показательные, рассказал Олег Валерианович. Про Луспекаева — партнера и человека. Однажды, когда Луспекаев уже не работал в БДТ, он пришел на репетицию «Трех сестер». Басилашвили, как известно, репетировал Андрея Прозорова, и роль не шла. «После репетиции, – по словам Басилашвили, – ехали домой. Паша недовольно сопел. А когда приехали и надо было прощаться, выдал: «Все люди, как люди, а ты — как г... в проруби. Ты кого играешь? Какого-то сраного Андрюшу. А это – Эйнштейн, который мог открыть теорию относительности, а он катает коляску с двумя детьми, которых его жена родила от любовника». И я увидел на глазах у Луспекаева слезы от сострадания моему персонажу. И эти слезы настолько меня потрясли, что я заиграл. А потом Паша пришел на генеральный прогон без зрителей – и я услышал в зале его громкий заливистый хохот, который ни с чьим нельзя было перепутаешь. «Паша, ну ты что смеялся-то?! Ты же мне весь финал сорвал», – сказал я ему после прогона. А он мне: «Да я от счастья». Как ребенок, непосредственно, неудержимо радовался Паша тому, что у партнера получилось роль. Ну про кого еще так можно сказать?»

Вторая история — про театр жизни. Жили Павел Борисович и Олег Валерианович рядом, и как-то вечером Луспекаев пригласил Басилашвили в ресторан. Тот пошел, но предупредил, что пить не будет. И не стал. А когда Луспекаев стал особо настаивать, встал и ушел. Точнее, направился к двери. Вдруг за спиной — свист, и в дверной косяк вонзилась вилка. Ну что на это скажешь. Басилашвили ушел, даже не повернувшись. Пришел домой, лег спать. В три часа ночи проснулся от странного звука — то ли скрежета, то ли скрипения. Прислушался. А потом подошел к двери и распахнул. Оказывается в середине ночи в дверь действительно скребся Луспекаев. Он стоял на пороге на коленях. И, увидев соседа, прогрохотал: «Олежек, сукой буду! Прости!» – и перекрестился широким жестом.

В жизни, как и на сцене, Луспекаев был неудержим, непосредственен, искренен в каждую секунду. Товстоногов это сформулировал так: «Он был критерием абсолютного ощущения жизненной правды». Рядом с таким человеком любая фальшь, ложь усиливались многократно, как под увеличительным стеклом.

У Луспекаева была животная органика и животное же чутье на «свою роль». Было у него выраженьице на этот счет. Если роль коллеге не подходила, он говорил: «Не надо тебе это играть, не личит тебя эта роль». Не просто не к лицу, то есть, а не подчеркивает твоей индивидуальности, не раскрывает ее.

Его роли — хоть Нагульнов, хоть Ноздрев в телефильме Александра Белинского, хоть КостАлМед из «Республики ШКИД» с его фирменным «Не шали», не говоря уже о Верещагине – его личили. Персонажи врезались в память намертво, стоило их хоть один однажды увидеть, даже мельком, даже на фото. Таможенника Верещагина, как известно, по сценарию звали Александр. Павлом он стал, когда на съемки приехал Луспекаев. К тому моменту ему уже ампутировали ступни ног, он ходил только в специальной обуви и сильно хромал. Для сцены на баркасе пригласили дублера, постановщика многих боев в кино Александра Массарского. Он тоже был на вечере в БДТ. И рассказал, что предлагал Луспекаеву, чтобы все эпизоды на баркасе отработал он, а Павел Борисович сыграл только крупные планы. Но Луспекаев отказался. Всё сыграл сам, через боль — кроме одной сцены: где Верещагин ногами сталкивает бандитов в море. Эти ноги — Массарского. «В кино очень редко случается брак пленки, но в нашем случае это произошло, и именно с эпизодами на баркасе, – вспоминал Массарский. – Пришлось их переснимать, а уже наступила осень, и Каспий был штормовой и холодный. Но Павел снова всё сделал сам, мне не позволил».

Луспекаев испытывал мучительную жажду до ролей, причем, мечтал именно о сцене. «Кино — это понты, – говорил он Басилашвили. – А вот когда ты слышишь шорох публики еще за закрытым занавесом, чувствуешь ее тепло, а потом занавес открывается — и это тепло устремляется на тебя, – вот это настоящее». Он мечтал сыграть Отелло, Товстоногов настаивал на Борисе Годунове. «Ее (роль Бориса — прим.ред.) сыграть нельзя, в ней только подохнуть можно», – сказал как-то Луспекаев молодому артисту Ивану Краско. Потому что не экономил, не аккуратничал на сцене — тотально на ней жил. Георгий Штиль спросил его как-то: «Как так играть, чтобы получалось, как у Вас, Павел Борисович?». Луспекаев ответил просто и быстро: «Жора, сколько у тебя есть, настолько и играй — и всё хорошо будет».

Под конец жизни его мучили фантомные боли, врачи кололи сильные наркотики. В какой-то момент Луспекаев сказал себе: «Стоп. Надо это остановить». И попросил жену приносить ему каждое утро с рынка большой мешок семечек. Сутками он лузгал эти семечки — и с наркотиков соскочил. Снова смог сниматься, думал о новых ролях, писал рассказы. В момент ухода снимался в фильме «Вся королевская рать» – в роли губернатора. Успели отснять только 30 процентов, поэтому в окончательной версии фильма эту роль играет другой артист, Георгий Жженов.

Павел Луспекаев умер в номере московской гостинице «Минск» на Тверской улице от разрыва сердечной аорты, не дожив трех дней до 43 лет. Но о смерти на вечере не говорили. И кадров со взрывающимся баркасом не показывали. Говорили о жажде жизни, со смертью несовместимой, о том, что космонавты перед полетом, когда надо было избавиться от понятного напряжения, полностью включиться во что-то другое, которое полностью бы тебя захватило, смотрели именно «Белое солнце пустыни». Что областной драматический театр в Луганске носит имя Луспекаева. Что во дворе Северо-Западного таможенного управления стоит памятник Павлу Верещагину с надписью «Я мзду не беру, мне за державу обидно».

А еще о том, что однажды, незадолго до своего ухода, Луспекаев вдруг сказал Басилашвили про финал Отелло, о котором думал, не переставая и выучил текст роли наизусть: «Знаешь, как я ее (Дездемону — прим.ред) убью? Задушу... поцелуем».

Жанна Зарецкая, «Фонтанка.ру»