Московский ленинградец: вспоминая Георгия Тараторкина

06 февраля 2017, 13:38

Версия для печати

Tweet

4 февраля не стало Георгия Георгиевича Тараторкина. Президента «Золотой маски», секретаря Союза театральных деятелей России, выдающегося актера, но прежде всего – исключительного человека, о котором не вспомнить не только плохого, но даже мало-мальски обыденного. По просьбе «Фонтанки» о своем Георгии Тараторскине рассказывают Виктор Сухоруков, Данила Корогодский, а также артисты ТЮЗа им. Брянцева.

Уникальный случай. В 1974 году из Ленинграда, из легендарного ТЮЗа Зиновия Яковлевича Корогодского, где его не просто любили – обожали, боготворили, – Георгий Тараторкин уехал в столицу. Так сложилась личная жизнь. Но до конца дней, занимая высокие посты, он оставался ленинградцем – в образе жизни, в общении с коллегами, в отношении к профессии. Определяющими его качествами были: скромность, невероятная для человека его уровня известности и влиятельности, человечность в общении с самыми разными людьми, обращавшимися к нему за помощью, несовременная щепетильность в вопросах чести, достоинства, профессии актера, театра вообще. Он был идеалистом в самом лучшем смысле этого слова – беспафосном, сущностном: он не мог жить без театра как идеального явления, где нет места подлости, пошлости, лжи. Все эти представления о жизни и профессии он вынес из нашего ленинградского ТЮЗа, из уроков Корогодского, который считал его не просто любимым учеником – сыном. Помню, я зашла проведать больного уже Зиновия Яковлевича в его квартиру на Гороховой, и обмолвилась, что Тараторкин попал в больницу – тогда, десять лет назад, это было что-то несерьезное, плановое. Корогодский тут же забыл обо всём и обо всех, схватил телефон, набрал его номер: «Юрочка, что с тобой?» И на полчаса для мастера З.Я. ничего в мире больше не стало. И Георгий Георгиевич отвечал ему той же, сыновней теплотой. Это было удивительное общение душевно не просто близких – единых людей.

Наш ТЮЗ 70-х был театром-домом, каких сейчас уже почти не осталось. И все его актеры были братьями и сестрами – друг другу и тем, для кого они играли спектакли. Тараторкин был отсюда, из этой семьи, и это чувство дома, где остались родные люди, было в его жизни основным. Однажды, будучи молодой журналисткой и работая в «Вечернем Петербурге», я позвонила Георгию Георгиевичу и попросила сказать несколько слов об Ирине Соколовой, которая отмечала тогда юбилей. Тараторкин не просто не отказал, он тут же, с горячностью, ему, как мне казалось, вовсе не свойственной, закричал: «Сказать об Ире?! Да она же – моя Офелия! Да я же люблю её, как сорок тысяч братьев любить не могут!». И дальше наговорил такой пронзительно-нежный текст, что весь корректорский цех потом до вечера рыдал, вычитывая его в гранках.

В спектакле "Гамлет" - с Ириной Соколовой

Фото: ТЮЗ

И для тех, кто с ним работал и дружил с юности, и для тех, кого судьба сводила с ним ненадолго, он потому уже навсегда оставался идеалом – порядочности, интеллигентности, благородства, профессионализма.

Виктор Сухоруков, актер Театра им. Моссовета, народный артист России:

- Много у него было партнеров, собратьев по ремеслу, коллег. Он искал пьесу к 70-летию, хотел работать больше и больше. Меня вызвал к себе художественный руководитель театра Павел Хомский и предложил роль императора Домициана. Первое, что я его спросил: «А Георгий Георгиевич в курсе? Он одобрил?» «Да, – сказал Павел Осипович, – Тараторкин дал добро». Я этим очень горжусь, потому что до этого мы с Георгием Георгиевичем только встречались в коридорах театра или в буфете, здоровались – а на сцене вместе не работали. Так я стал последним новым актером, с которым Георгий Георгиевич встретился на сцене.

Мы были, как небо и земля. Если я – импульсивный, задиристый, фонтанирующий. Он – вдумчив, вглядчив, устремлен в себя, спокоен, немногословен, сосредоточен. Я на репетициях «шуршал крыльями», гремел эмоциями. Каждый раз, когда я что-то предлагал, он отвечал: «Не знаю. Посмотрим. Подумаем. Приму к сведению. Даже не представляю, как это возможно. Как получится». Но к моменту, когда мы вышли к публике, мы уже были одним целым. Наши гримуборные находились не только на одном этаже, но прямо напротив друг друга, и я мог уже перед самым спектаклем предложить что-то новое. Сказать, например: «Георгий Георгиевич, а давайте я в этой сцене сегодня упаду, а Вы так зависнете надо мной». И я слышал в ответ: «Ладно, Витюша. Хорошо, Витюша. Как скажешь, Витюша». Потому что за два сезона, пока Тараторкин играл роль Диона, не было ни одного раза, чтобы он меня поругал, пожурил, проявил какое-то своё неудовольствие.

В спектакле "Римская комедия" - с Виктором Сухоруковым

Фото: Театр Моссовета

Наверное, для обычного интервью об актере всё это звучало бы слишком слащаво. Но я говорю вслед ушедшему человеку. Его уход я почувствовал весной прошлого года во время гастролей в Прибалтике. После возвращения из той поездки в Москву он перестал выходить на сцену.

Для меня всегда было удивительно, как сочетается в этом человеке тишина поведения и общественный деятель. Он был неболтлив, но умел слушать – опершись виском на пальцы, он словно глядел в мысли других людей. Я звонил ему во время его болезни, но он не подходил к телефону. А однажды позвонил сам и сказал: «Витюш, мне передали, что ты звонил. Спасибо тебе». Я, конечно, ответил: «Какое еще «спасибо», выходите давайте, мы Вас ждем». Это был спокойный и легкий разговор. Последний.

Об одном я драматически жалею: что нам не удалось сыграть «Римскую комедию» в его родном городе, в Петербурге.

Валерий Дьяченко, актер ТЮЗа им. А.А.Брянцева, народный артист России:

- Оскар Уайльд сказал: «Актер – либо священнослужитель, либо паяц». Тараторкин для меня – это священнослужитель прежде всего. Это высочайший критерий Артиста и интеллигента. Это вершина ленинградского ТЮЗа. Я видел, как он приехал, как в свой родной дом, в ТЮЗ на юбилей театра. И в те минуты, когда он, выйдя на сцену, читал монолог Петра Шмидта из спектакля «После казни прошу» в сохраненном для него кителе, нынешний ТЮЗ и ТЮЗ Корогодского – соединились в целое. Главной тут была нить боли, которую Тараторкин протранслировал так, что она связала времена, профессия – это уже второй вопрос.

В спектакле "После казни прошу" - с Антониной Шурановой

Фото: ТЮЗ

Я не столкнулся с Георгием Георгиевичем на сцене. Но я был со спектаклем у него на фестивале, который он поддерживал и курировал много лет и был там председателем жюри – фестиваль камерных спектаклей по произведениям Достоевского в Старой Руссе. То, как он встречал театры, как обсуждал спектакли – подробно, содержательно, доброжелательно, но при этом беспристрастно и объективно – и есть образец служения искусству. Там, в Старой Руссе он сам провел нам экскурсию по Дому Достоевского – и обнаружилось, что он знает там всё, каждый предмет, каждый уголок.

А если говорить о его основной профессии, то его никогда не интересовало на сцене актерствование. Это был абсолютно сутевой артист. От слова «суть». В этом смысле он для меня в профессии – главный пример.

Николай Иванов, актер ТЮЗа им. А.А.Брянцева, народный артист России:

- То, что случилось, для меня – совершенно неожиданно и страшно, – до такой степени это был родной и близкий человек. Юра закончил следующий после нашего курс Студии при ТЮЗе, но нас выпускал Леонид Макарьев, а их уже Корогодский. Но в то время, когда мы учились и уже выходили на сцену, он работал в ТЮЗе осветителем, так что он младше меня всего на год. Это было золотое время ТЮЗа: «Тебе посвящается», «Борис Годунов», «Гамлет», «Месс-Менд», «Мужчина семнадцати лет», «Глоток свободы», «После казни прошу»… Мы были молодыми, дерзкими, талантливыми, обожали нашего Учителя, Зиновия Яковлевича Корогодского, сочиняли спектакли всей нашей компанией единомышленников, дружили – то есть, практически не расставались.

В спектакле "Тебе посвящается..."

Фото: ТЮЗ

Если подбирать слово, которое выделило бы и охарактеризовало именно Юру Тараторкина – наверное, это слово «перфекционист». Он старался, чтобы всё было доведено до ума, до совершенства, до идеального состояния – не терпел недоделанных вещей. Корогодский требовал от нас так называемого «импровизационного состояния» – и Юра блестяще импровизировал, но в том русле, которое было железно устроено. Мы очень дружили в жизни, и на сцене тоже приходилось играть друзей: он, например, был Гамлетом, я – Горацио. Он был чрезвычайно интеллигентным, очень благородным человеком, но в нем было и озорство, и хулиганство. При этом, и на сцене и в жизни он был очень надёжен – в театре и вне его я всегда знал: если рядом Юра, всё будет, как надо, и при этом – в полную меру, в полную силу.

Данила Корогодский, театральный художник, режиссер, художественный руководитель Театра Поколений, сын Зиновия Яковлевича Корогодского:

- Отец всегда называл его Юрочка, и ко мне перешло незаслуженное мною право его так называть. Я позвонил ему 17 ноября 2016 года, уже зная, что он очень болен, чтобы позвать на вечер памяти отца в РАМТе. Голос был очень слабый. Он сказал очень важные и очень точные слова про З.Я. и про наш Театр Поколений. Он это умел. Он был человеком убеждений, человеком школы, он никогда не переставал сверять себя в профессии и всё окружающее с ценностями, которые были ему привиты в театральном детстве, он всегда оставался Учеником. Он нес в себе эту шкалу ценностей, и рядом с ним всегда было это возвышающее ощущение – что есть вещи, не подвергаемые коррозии, что есть этот человек, который умеет в нашей путанной жизни нести себя с достоинством.

Георгий Тараторкин и Данила Корогодский на выставке Данилы Корогодского в Театральном музее им. А.А.Бахрушина

Фото: Из личного архива Данилы Корогодского

Последний раз я видел его на сцене на 90-летии ТЮЗа. Он вышел из глубины к микрофону, и все замерли, он был в кителе Шмидта из «После казни прошу…». Я видел, как у него перехватило горло, он не мог начать говорить… Горло перехватило и у меня. Сегодня утром когда я узнал о его уходе, у меня снова перехватило горло. Ушел большой актер. Ушел замечательный человек. Низкий Вам поклон, Юрочка.

Ирина Соколова, актриса Экспериментальной сцены п/р Анатолия Праудина, с 1963 по 1999 – актриса ТЮЗа им. А.А.Брянцева, народная артистка России:

- Почему-то первое, что вспоминается – что он безумно раскалывался на сцене, то есть, его было очень легко рассмешить. Как и меня. И вот мы с ним, помню, в «Хозяине» – был такой спектакль, где Юра играл молодого Горького, – стоим, весь организм трясется, но мы точно знаем: зритель ничего не должен заметить. Это прямо пытка была настоящая, но мы, зная про эту нашу смешливость, очень друг друга на сцене поддерживали.

Какой был Юра? Думаю, что все говорят о том, что он был правильный, честный, мудрый, интеллигентный, благородный. Всё это так, конечно. Но еще он был очень нежный. Когда он с тобой говорил, он как будто тебя обнимал. Никто так больше не умел, не мог.

Придя в ТЮЗ, он сразу вырвался во флагманы. Стал играть главные роли. Все, кто слышали, как он читал последний, предсмертный монолог своего Петра Петровича Шмида в «После казни прошу…», никогда этого не забудет. Не то, что зал – здание, казалось, замирало. Он потом, уже уйдя из ТЮЗа, на творческих вечерах его читал – и всегда был такой эффект: ошеломляющий.

В спектакле "Глоток свободы"

Фото: ТЮЗ

У него получился удивительный Гамлет – тонкий, ранимый, но при этом не терпящий вранья и предательства. И всё это проявлялось в разговоре с матерью-королевой, которую играла Тоня Шуранова: потрясающая была сцена, одна из самых сильных из всех, что мне в театре приходилось видеть. А Шмидт его был сильным. То есть, конечно, он был нежным, трогательным, трепетным по отношению к любимой женщине, а с сыном был чутким, внимательным, и тут уже не нежность была, а огромная любовь – он понимал, что оставляет сына одного на этой земле, но в то же время понимал, что его пример – пример отца, который умирает за честь, за достоинство, против унижения – будет сыну ориентиром в жизни. И для такого выбора, конечно, требовалась колоссальная сила личности.

Переехав в Москву, Юра там жил так же, как здесь, он не предал ничего, из того, что ему здесь было дорого, ничему не изменил. В Москве он занял серьезный пост в Союзе театральных деятелей, был секретарем СТД. И все, кто к нему обращались, говорили: «Если Георгий Георгиевич пообещал, он обязательно сделает». И он делал. И в Ленинграде, и в Москве он жил по законам своих героев: Шмидта, Гамлета.

Впрочем, он не всегда играл только положительных героев. Например, в «Глотке свободы» он был Николаем I. Надо было видеть, как он говорил с подчиненными! Совсем не как «жандарм всея Европы». Вкрадчиво, доверительно – как отец родной! И те млели и раскалывались мгновенно.

С Ириной Соколовой на вечере 90-летия ТЮЗа

Легко ли его было любить на сцене? Мы не раз играли героев, которые были друг в друга влюблены, он был Гамлетом, а я была Офелией. И я отвечу, как отвечала Зинаида Шарко, когда ей задавали этот вопрос про Ефима Копеляна: «Его невозможно было не любить».

Последний раз мы разговаривали в ноябре, когда Театр Поколений во главе с Данилой Корогодским делал в Москве вечер памяти З.Я.Корогодского к его 90-летию. Я позвонила, Юра взял трубку. Я знала, что он в больнице, и знала, что он не захочет, чтобы я приехала. Поэтому я ни слова не сказала о его болезни – мы говорили о жизни, о работе, о родных, прежде всего, о внуках, которых он обожал. И попрощались так, как будто это был самый обычный разговор, которых еще будет очень много.

…Когда-то мы с Юрой играли в спектакле «Тебе посвящается» – это была его первая главная роль в ТЮЗе. Там его герой, Виталий Романдин, написал девочке такое четверостишие:

Мне без тебя так трудно жить,
А ты так дразнишь, так тревожишь.
Ты мир не можешь заменить,
Но ведь и он тебя – не может…

Сейчас это – про сегодня. Про него…

Подготовила Жанна Зарецкая, «Фонтанка.ру»