Большой и Могучий: сначала люди, потом реформы

29 марта 2013, 18:13

Версия для печати

Tweet

Сегодня министр культуры РФ представил труппе Большого драматического театра им. Г.А.Товстоногова нового художественного руководителя — режиссера Андрея Могучего. Это на редкость достойное решение представителей власти в отношении художников. Почти небывалое. Могучий — ленинградец, выросший на спектаклях Товстоногова, его нынешний профессиональный уровень и масштаб личности соответствуют этому театру со славной историей. Так что 27 марта многие петербуржцы, да и москвичи поздравляли друг друга не с Днем театра, а «с Могучим». Разумеется, сейчас и сторонников, и противников этого назначения волнует вопрос: что будет дальше? На эту тему Андрей Анатольевич Могучий дал блиц-интервью «Фонтанке».

- Существуют десятки причин, по которым, как думали многие, ты откажешься стать художественным лидером БДТ: отсутствие художественных событий на протяжении последнего десятилетия, растренированность труппы, ремонт в историческом здании... Не говоря уже о том, что в мае должна открыться роскошная Новая сцена Александринки, которую ты возглавляешь, которая строилась практически «под тебя» и с которой ты планировал связать ближайшие годы. А какие все-таки нашлись причины для согласия?

- Их очень много. Некоторые из них абсолютно частные, связанные с глубоко личными переживаниями. Практически все важные решения в своей жизни я принимал бессознательно, следуя иррациональной логике. В такие моменты жизнь как бы сама выталкивает тебя в правильном направлении. В этот раз было непросто, мягко говоря. Мне сейчас любопытно вспомнить сам процесс принятия решения: ситуация менялась через час-два, иногда — через день. С плюса на минус и обратно. Сверхбыстро. От такого предложения (возглавить БДТ) мозг закипает в любом случае. Ты начинаешь анализировать, но анализ довольно слабо влияет на итоговое решение. Количество "за" и "против" зашкаливает. Тут повлияли скорее интуиция, консультации с близкими мне людьми, соотнесение нескольких аспектов моей жизни. Это ситуация, которую прагматикой не объяснить. И после принятия решения мне, как ни странно, стало легче. Для меня многие факты стали складываться сами собой, как бы.

Одним из решающих факторов для меня оказался неразрыв с Александринкой, которая мне дорога и в которую я вложил очень много сил. В этом смысле мне была важна реакция Фокина, предложение было неожиданным и для меня и для него. В тот момент казалось, что все рушится, все планы на будущее. Но мы смогли с ним найти, как мне кажется, правильный ход течения событий. Для меня, по крайней мере. В этом смысле я Фокину очень благодарен. Он, на мой взгляд, совершил очень важный поступок по отношению ко мне. Второй раз. Первый раз — когда пригласил в Александринку. Второй раз сейчас. При этом, еще раз повторю, мне важно и дорого, что я продолжаю работу на Новой сцене, потому что с ней связаны мои ожидания и работа последних семи лет моей жизни.

Я сегодня на общем собрании сказал, что есть принципиальная договоренность с Фокиным, о возможности ряда совместных экспериментальных проектов БДТ и Александринки на Новой сцене. Это очень важно для меня. Все остальное — жизнь покажет.

Да, вот, возможно, правильный ответ на твой вопрос — почему я согласился: я же вообще человек не вполне из театральной среды — инженер-радиотехник по первому образованию. Я за всем наблюдаю, ну как бы со стороны. Почти никогда не оказывался внутри. Такая немножко наблюдательная, и, в этом смысле, режиссерская, что ли, позиция. Она дает мне возможность анализировать ситуацию хладнокровнее, ироничнее. Опасность ловушки есть? Конечно. Опасность не заметить какого-то капкана - есть безусловно. Но тем не менее, этот вызов, это игра, мне интересна. Это игра, которая дает довольно мощный выброс адреналина, а я человек адреналинозависимый.

Еще момент, который важен. Для меня, как и для каждого, кто вырос в этом городе и для кого БДТ столько значил, нынешнее его положение - это такая незаживающая рана. Я пока не очень знаю и понимаю, как относится к ситуации "в" и "вокруг" театра труппа. Я буду это выяснять. Потому что если есть понимание, что перемены нужны, - это одно, если нет — другое. Но в любом случае любые перемены связаны с людьми. Люди — это то, что требует особой бережности. Гораздо легче было бы прийти, вырубить старое и построить все заново. Это было бы удобнее и быстрее. Как, например, это делается в Германии и в любой другой цивилизованной стране — раз в пять лет происходит полная ротация творческого состава: и директора, и худрука, и актеров. И нет никакого стресса. Но такое возможно только при условии тотальной социальной защищенности. Актер в Германии, например, понимает, что он легко может перейти в другой театр, которых множество, и в которых постоянно происходит ротация. Или быть фрилансером, или, на худой конец, получать достаточное для достойной жизни пособие или пенсию. При этом условно провинциальные театры нисколько не отличаются по уровню, качеству и обеспеченности — в том числе и финансовой — от столичных. Самый популярный и престижный театр Германии сейчас - «Талия театр» в Гамбурге, просто потому что туда пришел наиталантливейший режиссер Люк Персиваль с командой, которую привел за собой. Но уже через год (или два, не помню точно) контракт закончится, он уйдет, придут другие. Или можно поехать работать в Швейцарию, Австрию. Всё рядом. Границ нет.

А у нас потеря работы - это не только психологическая травма, это трагедия. Почему у нас человек так болезненно и нервно относится к переменам? Потому что перед нами всегда стоит страх закончить свою жизнь в нищете и забвении. Потому что никаким образом, выходя из профессии, он не видит своего будущего. Никаким! Я видел, как это происходило с моими родителями, в начале 90-х, когда они потеряли почти всё. Вижу, как это происходит с огромным количеством стариков, которые толпами стоят в собесах. Это никак нельзя не учитывать при реформировании, которое должно, обязано (!) произойти. В этом смысле контекст, в котором мы живем (или выживаем), тотальный социальный невроз и напряжение, не позволяют безболезненно менять политику театра. Это одно из основных препятствий, которые стоят на пути радикального решения проблем. Люди! Никакие указы в этом смысле мне не важны.

- Но нужен же какой-то антикризисный проект?

- Вот это слово я не люблю. Нужна художественная программа. Извини, что я опять про Запад, но на Западе такая программа пишется два года: человек формулирует, артикулирует, находит людей, которые будут эту программу обеспечивать — актеров, режиссеров, художников и так далее. Потом он представляет эту программу муниципалитету или министерству, если речь, как в нашем случае, идет о государственном театре; защищает ее наряду с другими программами. Выигрывает или проигрывает конкурс. У меня, как ты понимаешь, было три дня. Ну не три, допустим - неделя. Программы у меня нет. Идеи есть, но программы нет. Я это честно говорю. Для того, чтобы ответственно заявлять, куда и как пойдет театр, мне нужен... ну, год. Тогда я смогу что-то сформулировать, набрав собственную креативную группу, которая могла бы не просто болтать языком: вот, давайте сделаем хороший спектакль!.. Ничего не получится! Первый же спектакль должен в нашем случае быть началом целой программы. Это не может быть «просто спектакль».

- Михаил Чехов, помнишь, говорил, что начинает работу по созданию роли, только когда у него появляется предощущение целого.

- Конечно. Тогда и первый спектакль будет такой или другой. Учитывая все факторы, которые существуют вокруг ситуации с обновлением БДТ, я повторяю: мне нужно время. Время, чтобы разобраться, никому не повредить, наметить будущее. И вот тогда уже, когда будет ясна ситуация и перспектива... Строительство, опять же, надо очень аккуратно довести до конца, чтобы получился не урод, а здание, достойное БДТ. Надо пройти этап создания новой программы. Это параллельно идущие процессы. И только в третью очередь думать о том, что такое реформа — она не может быть без понимания будущего.

- Ставил ли ты какие-то условия министру, когда принимал его предложение?

- Да, ставил. У меня были радикальные условия. Потом мы, так скажем, нашли компромисс, который всех устроил. А больше комментировать я ничего не хочу, потому что опять поползут какие-нибудь слухи. Я наблюдал, как Фокин руководит театром, но, поскольку в мои цели никогда не входило стать худруком федерального театра, в общем не вполне учился у него, не впитывал этот опыт, занимался совсем другими вещами. Вот про Новую сцену, возглавить которую мне было предложено семь лет назад, про ее формат я все понимаю. Теперь, анализируя предыдущие семь лет, я вспоминаю все поступки Фокина и удивляюсь, насколько они были правильными. И вот сейчас я начинаю у него — постфактум - учиться, думая, как он аккуратно, бережно обходил все рифы, обновляя театр, и в конце концов его обновил.

- То есть, никакой хирургии в самом деле не будет?

- Я еще раз повторю. Главное — это люди. Это моя давняя «телега». Если бы в нашей стране воровали хотя бы на треть меньше, или хотя бы часть денег, которые тратят на оборонку, к примеру, платили пенсионерам, я уверен, ситуация бы изменилась мгновенно. Знаешь, как в Финляндии: мой студент поехал в свою деревню занять денег у своей бабушки. Я конечно не хочу сказать что он только за это ее любит), но…. Главное, что люди там живут и знают, что впереди, в старости, их ждет нормальная жизнь: путешествия и всякие другие радости.

Я это к тому говорю, что необходимо создать ситуацию социальной защищенности людей (насколько это в моих силах), определить художественную стратегию и только тогда можно говорить о реформировании.

Жанна Зарецкая, «Фонтанка.ру»