Человек играющий: к 75-летию Сергея Дрейдена

14 сентября 2016, 15:36

Версия для печати

Tweet

Сегодня в Петербурге празднует юбилей актер театра и кино Сергей Симонович Дрейден. Обладатель «Золотых масок» и «Ники», снимавшийся в фильмах Сокурова, Мамина, Снежкина, Хлебникова, Бортко, играющий в крупных городских театрах Дрейден воспринимается как совершенно самоценное и уникальное специфически петербургское явление. Даже тех, кто не знаком с артистом, в этом убедит фильм Владимира Непевного «Дрейден-сюита», премьера которого пройдет в «Родине» 20 сентября в 19.00.

В фильме нет ничего, кроме Сергея Дрейдена как такового – многоплановой, возрожденческого масштаба личности, которая без тени напряжения живет своей обычной жизнью, но в присутствии камеры. Между камерой и Дрейденом ни разу не вклинивается ни авторский текст, ни титры, ни третьи лица – рассказчики. Всё, что зрителю стоит узнать о Дрейдене, он рассказывает о себе сам в кадре, по большей части, прямо в камеру, попутно репетируя роль полковника Фрилея в «Вине из одуванчиков» в петербургском ТЮЗе или перемещаясь в городских и загородных пространствах. Но новизна режиссерского хода в фильме – в том, что киноглаз, следящий за героем (в данном случае, речь о герое фильма, Сергее Дрейдене) – это не беспристрастный оптический прибор, это любящий героя киноглаз режиссера Непевного, который впервые сам взял в руки камеру. В любом другом случае ситуация наверняка выглядела бы искусственной. Но в этой – камера сходу воспринимается Дрейденом не только как друг, но и как партнер. И лучшего хода для раскрытия невероятно гибкой и тотально игровой природы этого артиста, пожалуй, не найти. Позволить Дрейдену играть всегда, играть везде, обеспечить ему постоянного зрителя-партнера – значит, создать идеально благоприятные условия для бурного цветения этого совершенно уникального таланта. 

Кого бы я ни просила определить дар Дрейдена – актеров, режиссеров, зрителей – все сходятся именно на этом слове: уникальный. То есть, разумеется, все таланты в какой-то мере уникальны. «Я не знаю, великий Дрейден или не великий, он не нуждается в таких эпитетах, – размышляет режиссер Владимир Непевный, – но он – феноменальный в том смысле что неповторимый, необъяснимый. Обычно актеры отталкиваются или от психологизма, или от внешнего рисунка, а Дрейден совершенно замечательно сочетает психологическую органику с острой эксцентрикой. Его лучшая роль в кино – в «Сумасшедшей помощи» Хлебникова – именно на этом и построена. Острый рисунок Сергей Дрейден воплотил с невероятной естественностью».

В самом деле, исключительной подробности и достоверности проживания артистом Дрейденом самых невероятных ситуаций, его способности наполнить бурной витальной энергией самые фантастические образы позавидовал бы любой артист старой товстоноговской гвардии. Недаром сам Сергей Симонович любит вспоминать, как, будучи подростком, получил сотрясение мозга, катаясь на коньках, и был отправлен родителями в Комарово, где находился Дом творчества Союза театральных деятелей (родители Дрейдена были людьми театра, отец работал в литературной части сначала Театра им. Пушкина, а потом Камерного театра Александра Таирова, и Театра комедии при Николае Акимове) он оказался там соседом самого Товстоногова. Режиссер и мальчик катались на лыжах, и юный Сережа рассказывал театральному мэтру неприличные анекдоты, а Георгий Александрович, по словам Дрейдена, «хохотал, как безумный». С другой стороны, молочной матерью будущего артиста в эвакуации в Новосибирске стала дочь Мейерхольда. Так что актерский генетический код Дрейдена включил в себя все самое значительное, что мог предложить театр ХХ века. И все это оказалось сплавлено в сознании Дрейдена с тем трагизмом эпохи, который советская интеллигенция ощутила особенно сильно.

В фильме «Дрейден-сюита» актер рассказывает публике эпизоды своей биографии через свои картины (Сергей Симонович рисует на протяжении всей жизни – в данный момент открыта и продлится до 1 октября его юбилейная выставка в галерее «Борей»). Одна из картин – отражение «той самой ночи», с 22 на 23 декабря, когда за отцом на улицу Чайковского в Ленинграде приехал черный воронок. При этом на картине – вполне уютный мир, у Дрейдена получилось передать взгляд ребенка дошкольного возраста: мягкий свет, перевязанная елка в дальнем углу, справа у стены, ближе к зрителю – кровать на которой спит мальчик с винтовкой и в каске. «Все-таки тогда я, наверное, уже чего-то бессознательно боялся», – поясняет Сергей Дрейден зрителям его творческого вечера, специально для съемок организованного режиссером Непевным в Музее-квартире Достоевского. Еще бы: в комнату из-за отодвинутой шторы заглядывает огромный во все окно лик «отца народов» – страна отмечает день рождения своего вождя.

«Вся эта картина – из маминых рассказов, – сообщает Дрейден, демонстрируя слайд-проекцию. – В этих рассказах не было ничего страшного. Вот елка уже куплена, готовились к Новому году – тогда же елочные базары работали с начала декабря. А на стене – портрет отца, нарисованный Николаем Павловичем Акимовым. Сейчас этот портрет находится в доме моего сына, где живут три моих внука: они знают, что на портрете – прадед». Мама долго не рассказывала сыну Сереже, куда увез отца воронок – для ребенка существовала версия важной работы отца в Кремле. «Отцу присудили 10 лет, через пять лет умер этот человек (Дрейден показывает на портрет), и он был реабилитирован». Все картины Дрейдена словно бы впитали его детски-непосредственное мировосприятие, или, наоборот, выплеснули его в нашу реальность: каждый миг здесь включает в себя весь мир, а не только то, что способен охватить в данную минуту человеческий глаз. Так рисовали на заре человечества: боги и быт рядом, по-соседски сосуществуют в одной плоскости. Есть картина, где театр – это и есть весь мир: тут свои боги, своя преисподняя, и свой, особенный быт. Имеется ввиду конкретный Камерный театр Таирова, в котором семья Дрейденов, вернувшись из эвакуации, жила за кулисами.

"Раскинулось море широко". Рисунок Сергея Дрейдена

На картине – на верхнем этаже – сцена, где идет спектакль «Раскинулось море широко», нижний «ярус» – пространство под сценой, через которое надо было пройти, чтобы попасть «домой», в нем расположилось и чучело чайки, а в «Чайке» играла здешняя примадонна Алиса Коонен. Удивительным образом артист Дрейден сохранил этот цельный, цепкий, гармоничный детский взгляд: его разговоры с камерой – продолжение мира этих теплых картин, от которых веет материнской заботой и защищенностью, знакомой только очень любимым детям.

Инженер из хлебниковской «Сумасшедшей помощи», чье сознание преобразует убогую и безжалостную действительность в страшную сказку, в которой добро по незыблемым сказочным законам непременно должно победить – он тоже оттуда, из детства, из тех картин, созданных взрослым человеком, сохранившим чистоту взгляда и бескорыстие помыслов. Таким же божественно прекрасным идеалистом, как сам Дрейден, выглядел и его герцог Орсино в «Двенадцатой ночи» режиссера Григория Дитятковского на сцене БДТ. В своем отдельно взятом царстве-государстве он строил рай на земле не только для предмета своей любви, но и для всех обитателей – и у него это получалось, и потому самые невероятные коллизии выводили к счастливому финалу. В том же БДТ, но в спектакле «Лес» Адольфа Шапиро (который, кстати, поставил с Дрейденом и два ныне идущих в ТЮЗе спектакля: «Король Лир» и упоминавшееся «Вино из одуванчиков») Дрейден в роли Несчастливцева умудрялся доказать, причем, исчерпывающе, что высокие душевные порывы, пусть даже театральные – едва ли не единственное, что способно вернуть этому фальшивому насквозь миру хотя бы малую толику подлинности.

Сергей Дрейден. Автопортрет в роли мусорщика Альфреда Дулитла в спектакле "Пигмалион" режиссера Григория Дитятковского

Фото: borey.ru

Вообще герои Дрейдена на экране и на сцене выглядят на редкость устойчивыми, непотопляемыми. Словно кокон испытанной с младенчества любви хранит седого мальчишку Сергея Дрейдена от червоточин и соблазнов профессии, которых, как известно, не счесть. Хотя сам Сергей Симонович к себе непримиримо суров: «Я когда-то не ходил получать премии, а теперь хожу, понимаешь? Научился, – рассказывает он камере, а точнее режиссеру Володе Непевному. – А что такое премия? Это поглаживание себя по голове: хороший Сережа. И сразу попадаешь в ситуацию неразборчивости». Всё это говорится без тени кокетства, скорее, с налетом горечи, за которую автоматически и наперед прощаешь Дрейдену все «неразборчивости». Потому что такой счет, какой выставляет себе сам артист, не выставил бы ему даже самый большой враг, найдись он у него.

Можно, наверное, сказать, что артист Дрейден всё поверяет своим детством, его искренностью и чистотой. И с этой открытостью выходит на сцену, к залу, и с этой отвагой мальчишки, спавшего с винтовкой и в каске, бросается в любую театральную игру, как в безграничный океан, и обязательно выплывает. «У меня к нему особая благодарность и пиетет, как к колоссальному инструменту, который поддается игре, – говорит режиссер Григорий Дитятковский, поставивший с Дрейденом шесть спектаклей. – Дрейден — это даже не имя, это персонаж городского пространства. Он способен на внутреннюю пластичность. Раньше казалось, что на текстовой материал его нельзя приглашать. Меня даже предостерегали «доброжелатели»: «Он только свой текст ценит! Он же импровизатор!» А он оказался очень подвижным именно по отношению к автору — он каким-то образом находит особенный путь и к Стриндбергу, и к Фрилу, и к Шоу, и к Шекспиру. Он способен на совместный поиск. Дрейдену всегда нужен режиссер и партнер. И сам он партнер потрясающий. Мне всегда с ним очень содержательно работать. У Дрейдена есть одно исключительное качество — он, когда начинает работу, способен подчинить себя только интересам работы, а не своего взгляда на нее. У него случаются заблуждения и очень сильные. Но он готов прислушиваться к уже найденному рисунку и меняться, готов, по старому английскому выражению, которое часто употребляет Питер Брук, «держать крепко – легко отпускать».

«И я вот что еще придумал, – это уже на экране, в фильме «Дрейден-сюита» артист примеряется к роли полковника Фрилея. Он в гимнастерке, а одна рука засунута под ремень (полковник – однорук и сидит в инвалидном кресле). – Я прошу меня выслушать, потому что меня это волнует. Надо дать мне, то есть, ему, полковнику две бутылки, чтобы он из них сделал бинокль. Мы же про детство ставим спектакль. А значит, и про мое детство, про детство полковника. А в детстве мы из всего делали всё. Это овеществление воображения. Вот он таким манером берет бинокль, разглядывает публику, находит бабу… И показывает ей: сейчас всё будет». Тут полковник – Сергей Дрейден предпринимает попытку встать, и это ему не удается, тогда он, качнувшись пару раз в кресле, обеспечивает себе ускорение – и встает как бы «с разбегу». Получается уморительно смешно и очень верно по сути образа. «Тело уже ничего не может, но желания-то остаются», – комментирует Дрейден. И насколько же живым выглядит этот Фрилей по сравнению с тюзовской «молодой гвардией». «Понимаешь, – говорит Дрейден, но уже тихонько, «по секрету», камере-Непевному, – эти реплики внутрь к ним (к молодым актерам. – Прим.ред) не попадают, потому что они озабочены результатом. А все содержание передают режиссеру. Их так воспитывают – как иждивенцев». «Как-то грустно стало», – добавляет Дрейден через паузу. Камера слушает, пауза тянется и тянется. И эти наполненные, содержательные паузы раскрывают артиста в не меньшей степени, чем слова, чем размеренный ритм его существования в повседневности – между кладбищем, где похоронены мама, тетка, шестидневный брат Шура, и дачей, между сценой и тропинкой в лесу, по которой можно дойти до соседа и с порога превратить его в потрясенного зрителя. Дрейдену это удается грандиозно!

Дрейден говорит много – и слава богу. Потому что таких интонаций ни у кого больше не услышать: он иронизирует над собой, смакует фразы, каждым произнесенным словом транслирует сокрушительную энергию – только лови. И ловишь. И час-сорок с наслаждением существуешь в ритме Дрейдена, неспешном, несуетном, осмысленном. И в этом ритме, как единственная истина, воспринимаются слова, например, о «вещи, сделанной по любви, носящей отпечаток настоящего вкуса к инструменту». О чем бы вы думали речь? О шиле из настоящей стали и со сделанной вручную рукояткой. Шиле, сработанном каким-то неизвестным умельцем в 48-м году.

Кадр из фильма "Дрейден-сюита", режиссер Владимир Непевный

Текст Дрейдена в фильме разрешено прерывать только другому художнику. Точнее, композитору. Великому. «Для меня портрет героя на экране получается тогда, когда я нахожу музыкальную характеристику, – говорит режиссер Непевный. – В случае с Дрейденом это опереточный Шостакович: «Москва-Черемушки», «Болт», «Светлый ручей».

Опереточный Шостакович здесь и впрямь куда как кстати – он не перебивает, он дополняет и продолжает героя, превращая дрейденовские импровизации в музыкальные: такие же яркие, дерзкие, мощные по своей эмоциональной силе.

Впрочем, голос Дрейдена с музыкой вполне сопоставим. Кто один раз его услышал, уже ни с чьим другим не перепутает, из сотни узнает. Что совсем не отменяет удивительного свойства этого голоса, за которое актера так привечает документальное кино. Этот голос – настоящий полноценный лицедей. Например, озвучивает Сергей Дрейден за кадром Паустовского – и все оказываются убеждены, что именно так и звучал голос Паустовского. И после премьеры фильма предлагают актеру в Москве записать ряд экскурсий от лица Паустовского. В Музее Достоевского, надеюсь, до сих пор продается аудиогид по Петербургу Достоевского с голосом Сергея Симоновича: вставив в уши наушники и следуя указаниям актера, ты через несколько секунд преисполняешься уверенности, что по своим адресам в Петербурге тебя водит сам Федор Михайлович, потому что никак иначе его голос звучать и интонировать не мог. А с Александром Володиным случилась и вовсе изумительная история. В фильме Владимира Непевного «Печальный марафон» звучат и оригинальный голос Володина, и голос Дрейдена. Но никто – даже люди с абсолютным музыкальным слухом – не замечают разницы, хотя Дрейден не подстраивается и ничего в своем голосе не меняет. Все дело в снайперски точно уловленной актером интонации.

И в этом мистическом факте, если верить римскому патрицию Туллию, сыгранному Сергеем Дрейденом в спектакле Григория Дитятковского «Мрамор» по пьесе Бродского, – залог бессмертия, весьма надежный. Голос ведь лишен пространственной составляющей. А «главный недостаток любого пространства, – как считал великолепно убедительный Туллий, – заключается в том, что в нем существует место, в котором нас не станет, время же лишено недостатков, потому что у него есть всё, кроме места».

Впрочем, возраст, а главное состояние души юбиляра еще столь детские, что лучше прислушаться к Дрейдену, который играет Дрейдена и делится личным опытом в «Дрейден-сюите»: «Есть тысячи путей не зависать, не тащить за собой мертвого осла, а проживать со вкусом каждую минуту».

Жанна Зарецкая, «Фонтанка.ру»