«Сын Саула»: Пример интонации

14 апреля 2016, 15:22

Версия для печати

Tweet

Через год после мировой премьеры в очень ограниченный прокат выходит важнейший фильм «Сын Саула», обладатель каннской «Пальмовой ветви» и «Оскара». Номинально фильм – про Холокост. На самом деле про то, что нашему восприятию истории очень не хватает личностности.

Что можно сказать сейчас, в 2016-м, про Вторую Мировую? Про Блокаду, про Холокост, про Великую Отечественную? Что можно сказать нового о войне и нацизме после Тарантино, который окончательно в своих «Ублюдках» провозгласил: это все давно в нашей памяти выродилось в избитый анекдот. Что можно сказать нового о войне и нацизме после Литтелла и Зебальда, доходчиво объяснивших, что главные жертвы этой катастрофы — сами немцы, несчастная, оскорбленная, униженная нация. «Сын Саула» венгерского режиссера-дебютанта Ласло Немеша при беглом знакомстве с сюжетом на этом фоне выглядит анахронизмом, да еще спекулятивным. Главный герой — узник концлагеря, член зондеркоманды, выполняющий грязную работу. Подмети, убери трупы, загони заключенных в газовую камеру, разбери одежду, загрузи «вещи» (так на местном жаргоне именуют трупы) в печь, выкинь прах в реку. В одном из трупов этот зондеркомандовец узнает своего сына — и решает его похоронить по-человечески, по-религиозному. Все, что происходит дальше — документация лагерного быта, грязной работы, поисков раввина, подкупа тюремного врача. На такой сюжет принято вешать ярлык «чернуха» и «порнография смерти» – живопись синих тел, красной крови, застенков, бараков и карцеров. Добавить к этому прозрачную метафору, вынесенную в заглавие, – получится еще и претенциозная чернуха. Главного героя предлагается расценивать как Савла, новозаветного апостола Павла, бывшего злодеем и убийцей, гонителем христиан, а потом переродившегося.

 Дебютант Ласло Немеш опасности чернухи и претенциозности пролетает одним махом. Ни тени того или другого на экране не увидишь. Здесь не увидишь ожидаемых тел, крови и жестокости лагерной жизни. Камера оператора Матьяша Эрдея пришпилена к главному герою, Саулу в исполнении венгерской суперзвезды — рок-музыканта, писателя и поэта Гезы Рёрига. Ничего, кроме его лица, мы на экране толком и не видим. Весь фильм — бесконечное слежение за Саулом, показанное почти в режиме реального времени. Ничего странного, что актера, не имеющего профессионального образования усыпали за роль Саула наградами всех сортов и мастей: это экстракласс существования на экране. Подобную задачу не каждый профессионал, заслуженный и народный, выполнит. Рок-музыкант Рёриг кадр не просто «держит» – его грубоватое лицо образует, формирует драматургию фильма. Всё, что помимо фигуры героя — груды тел, фигуры охранников в нацистской форме, казни, ужасы — буквально не в фокусе, остаются только тенями, отблесками на заднем плане композиции. Но, как ни парадоксально это прозвучит, нечеткое, показанное фоном, а то и вовсе оставленное за кадром работает выразительнее: размытые горы тел выглядят страшнее подробно отснятых худосочных синих статистов; казнь в газовой камере, которая происходит за кадром – мы только слышим звуки, стуки в дверь, крики и видим невозмутимые лица зондеркомандовцев – ужасает гораздо сильнее демонстративной и псевдодокументальной. Скупой, лаконичный язык дебютанта Немеша срабатывает куда мощнее старательно инсценированных страшилок «Предстояния» и «Сталинграда».

Но Немеш в «Сыне» не просто удачно дебютирует. Ему, кроме прочего, удается-таки действительно сказать кое-что новое о трагедии Холокоста. Параллельно с основным действием — попытками достойно похоронить мальчика — на периферии разворачивается второстепенное. Подготовка к восстанию в гетто. Сбор оружия. Добыча пороха. В прочих лентах этот «любимый сюжет» составляет как раз основное действие: Варшавское восстание, подвиг униженных и почти уничтоженных. Немеш этот героизм задвигает на второй план. Справедливости ради, скажем, что то же самое проделал в свое время Поланский в «Пианисте». Только польский анфан терибль показал судьбу «маленького человека» в жерновах большой истории. В венгр Немеш два героизма — большой и малый, восстание и попытку сохранить человеческое лицо — противопоставляет. Восстание — пиршество насилия и жестокости в ответ на жестокость. Блуждания Саула/Савла по кругам лагерного ада — не больше и не меньше, чем сохранение человеческого лица в нечеловеческих условиях.

В «Сыне Саула» Немеш придает замыленной, всем давно известной истории личностное измерение. Делает ее не страничкой из учебника, а интимным переживанием одного конкретного персонажа. После Тарантино, Зебальда, Литтелла он все-таки говорит о войне, Холокосте, нацизме что-то новое. Возвращает трагедии имя собственное. Этим простым, понятным жестом он разом и справляется со сложнейшей темой, и решает ключевую проблему для каждого режиссера: как заставить избалованного зрелищами зрителя сопереживать и чувствовать. Ответ элементарен — показать ему человека крупным планом, так, чтобы каждый узнал в герое себя и на своей шкуре испытал то, что не пожелаешь самому лютому врагу. Чтобы оценить значимость «Сына» как поступка, должно пройти еще какое-то время, но уже сейчас ясно, что к «Сыну» придется возвращаться не раз и не два. И этот факт — хотя бы отчасти — панацея от повторения катастрофы.

Иван Чувиляев, специально для «Фонтанки.ру»