«Я принимала тебя за землю, а ты был морем»

21 марта 2016, 11:26

Версия для печати

Tweet

В Петербург приезжает «итальянский связной» и возлюбленная Иосифа Бродского Аннелиза Аллева. Славист, переводчица прозы Пушкина и «Анны Карениной» Толстого выступит 24 марта в пушкинском музее-квартире на Мойке. Встреча начнется в 18.30. Аллева прочитает собственную любовную лирику, адресованную Бродскому и напечатанную петербургским издательством «Пушкинский фонд». В переводе участвовал близкий друг и биограф Бродского Лев Лосев.

Нобелевский лауреат Иосиф Бродский предстал в необычном амплуа. Ему посвятили сборник любовной лирики. Автор – итальянский славист, переводчица прозы Пушкина и «Анны Карениной» Толстого Аннелиза Аллева. Помимо литературных достижений, она известна неровными, полудружескими-полулюбовными отношениями с поэтом, пришедшимися на период между Марианной Басмановой и Марией Соццани.

Аннелиза Аллева собирается сама представить в Петербурге свой поэтический сборник. Встреча пройдет в музее-квартире Пушкина на Мойке, 12. Предполагается чтение стихов на двух языках и разговор о поэзии. Встреча начнётся в 18.30. Одно из стихотворений книги «Наизусть / A memoria», вышедшей в петербургском «Пушкинском фонде», переводил близкий друг и биограф Бродского Лев Лосев.

Отношения между Иосифом Бродским и Аннелизой Аллевой – территория «если» и недоговоренностей. Здесь нет откровенного трагизма романа с Марианной Басмановой и нет уточнённой гармонии брака с Марией Соццани. Эта связь была транзитной – после Басмановой, до Соццани. И пунктирной: редкие встречи, телефонные разговоры, переписка.

Фото: фото с сайта pushkinfond.ru/

Они познакомились в 1981 году в Риме, где Бродский читал лекцию о Марине Цветаевой. Недавняя студентка Аллева стояла к нему в очереди за автографом, вместе с росписью получила номер телефона. После этого – годы общения, которое было одновременно любовной интригой, дружбой, безответной влюблённостью маленькой девочки в зрелого мужчину, отношениями ученицы и учителя, диалогом двух коллег-поэтов. Только слово «любовь» Аллева писать не решается:

«Мы встречались редко, но писали и звонили друг другу. Свидетелей было мало. Роман был прожит в одиночестве, – порознь и вдвоем».

«Я, со своей стороны, думала, что, будь я простой рабочей и работая механически 8-10 часов в сутки, не смогла бы принять такую связь. Это была бумажная связь между постоянно пропадающим мужчиной и женщиной, которая могла себе позволить переходить из одной книги к другой, как коллекционер со своими бабочками».

«Я никогда не понимала, что было во мне первично: я влюбилась в Иосифа, потому что была влюблена в русскую словесность, или наоборот?»

«Иосиф был для меня Абеларом, Лезбией Катулла, мужчиной «Диалогов» Платона; был Онегиным...»

«Знаменитый поэт был для меня ещё и Музой. Но не просто Музой, а ещё и учителем. Первым учителем моим. Который мне говорил, что если ты хочешь писать, надо начинать с самого простого... Что, раз тебе этого хочется, не надо ждать, а нужно просто делать, и сразу, не ожидая ничего».

«Я принимала тебя за землю, а ты был морем».

В начале 1980-х, будучи на стажировке в Ленинграде, Аллева стала «итальянским связным» Бродского – передавала новости и гостинцы от изгнанного поэта его родителями. Он ценил её письма и стихи. Её образ, как говорят, читается в «Ночи, одержимой белизной...», «Воспоминании», «Набережной неисцелимых». Впрочем, ни одного официального посвящения итальянке поэт не оставил: движущая сила их отношений – она, не он.

Фото: фото с сайта pushkinfond.ru/

Аллева адресовала стихи Бродскому, начиная с их знакомства. Поэтический диалог не прервался даже в 1996-м, когда русский поэт умер. В 2016-м Аннелиза – известный итальянский поэт, эссеист, славист, переводчик почти всей прозы Пушкина и «Анны Карениной» Толстого – выпустила двуязычный сборник стихов о Бродском, к Бродскому, вдохновлённых Бродским. Книгу «Наизусть / A memoria» напечатало петербургское издательство «Пушкинского фонда» – в переводе Максима Амелина, Олега Дозморова, Михаила Ерёмина, Глеба Шульпякова. Кто читает современные русские стихи, тому эти имена о чём-то говорят. Одно из стихотворений перевёл покойный Лев Лосев – помимо собственных поэтических регалий, он известен как близкий друг и биограф нобелевского лауреата.

«Наизусть» – шаг отчаянно смелый. Чтобы выставить на всеобщее обозрение собственные «письма Татьяны к Онегину», – нужно значительное внутреннее мужество. Тем более что в этих письмах многократно признаёшься в собственной слабости. Мужество нужно вдвойне, если ты – не только влюблённая женщина, но и поэт, а твой адресат – суперпоэт, небожитель. «Наизусть» интересен петербуржцам потому, что воспроизводит нам известный миф, нам известные места, вроде дверного звонка в доме Мурузи, под которым «от руки написано было: «к Бродским»», но увиденные итальянскими глазами. Для людей, стоявших в безнадёжной очереди в «Полторы комнаты», когда в 2015-м на один день открылся музей Бродского, это опыт бесценный.

«Фонтанка» с позволения автора и издательства публикует несколько стихотворений.

Ночью мне снилось
(перевод Михаила Еремина)

Ночью мне снилось,
что ты мне звонишь из Нью Йорка.
И с этого мгновенья явь
оказывалась опрокинутой:
это — ты трепетно меня ищешь,
чтобы услышать, как я живу,
на самом деле просто услышать мой голос.
Я отвечала hello усталым рыком, и ты,
ты должен был назваться
(то что так тебе мешает).
После этого я, сразу: ты где,
и не помню остальное,
но пробую представить.
Спрашивала, как ты одет,
и на твоe описание
отвечала: прелесть.
Рим, сентябрь 1981

Погоди, мне нужно сказать тебе ещe что-то
(перевод Олега Дозморова)

Погоди, мне нужно сказать тебе ещe что-то.
Каждый день мне является
новая подпись для писем.
Давай мы сегодня сыграем вот так:
ты — Иван Грозный, я — Курбский.
У тебя пышный, торжественный стиль —
он усвоен из книжек свящeнных,
а я бы писала тебе, как жена, что в темнице томится:
«Мой государь, моe всe, я Вас умоляю…»,
но в этот раз я решила, что буду
гордым князем Андреем Курбским.
Рим, декабрь 1985

Эпитафия
(перевод Максима Амелина)

Нравилось прежде тебе бывать в окружении женщин,
Ныне на книжной стоишь полке меж Брик и Бронте.
Капальбио, сентябрь 1996

Первые стихи я посвятила тебе
(перевод Михаила Еремина)

Первые стихи я посвятила тебе,
и это единственный способ
теперь говорить с тобой. Я была
ребeнком, которого учат плавать,
а ты как мама, зашедшая в море.
«Ну, смелей, работай ногами!»
Без тебя, кто знает, я бы никогда не осмелилась.
Я просила у тебя не отступать на глубину,
но ты, как и все, мошенничал.
Потом мы пошли на море, и я,
мошенничая, учила плавать тебя.
Рим, ноябрь 1996

К Бродским
(перевод Максима Амелина)

I
Воскресным днем, во второй половине,
я нажала на кнопку, под которой
от руки написано было: «к Бродским».
На второй звонок открыла соседка:
«Они пошли прогуляться немного.
Через час примерно домой вернутся».
Греются, видать, на осеннем солнце.
Она хной голову красила в рыжий,
он крепил берет к волосам с затылка,
как и сын, пока те у него были.

II
Ясное лицо входную открыло,
улыбающееся, к губам палец:
«Пожалуйста», в отворенную слева
комнатную дверь меня приглашая.
За стол усаженная, начинаю:
«Я, мол, знакомая вашего сына».
В ответ: «Иначе и быть не могло бы».
Мать неплотно запертую примкнула.
Я принесла с собой журнал немецкий:
«Курит до сих пор негодяй, смотри-ка!»

III
Я захаживать стала по четвергам.
В комнату входя, за перегородкой
сразу в тапочки переобувалась.
Матери не нравились поцелуи,
кошка не давала себя погладить.
Как-то за ужином она спросила:
«Саша, что б ты взял с собой, уезжая?»
«Зонтик». «А я б так, ничего не взявши».
Ему лететь отсоветовал доктор:
сердце. Она не чаяла дождаться.

IV
У них отдельные фотоальбомы,
но он показал мне собственный первым.
Она же, в кармане фартука руку
держа: «Конечно, ты мой не покажешь!»
Ушла за своим нетвердой походкой:
Вот она с сестрой, актрисой театра,
вот — на даче, а на руках — младенец,
вот он с ложкой: Ося кушает кашу,
вот и за партой: обещает маме,
что будет всегда учиться хорошо

V
«Я пошил ему костюм этот белый,
так понравившийся», отец гордился.
«Мадам Ахматова: его никто так
не понимал, как она, с полуслова».
Утешал меня, смотревшую снимки:
«Ерунда». «А это его ботинки?»
«Нет, мои. У него хоть есть получше?
Я теперь сплю тут, на его кровати».
Пустые бутылки на верхних полках,
рядком, заграничные этикетки.

VI
«Кого здесь только не перебывало.
Библиотекарша-американка,
венецианка, курившая страшно,
голландский славист, игравший на скрипке,
симпатичный Фаусто из Милана!»
Однажды отец спустился за почтой
в парадное и вернулся с открыткой,
бросил перед нами на стол, как пищу
двум голодным кошкам на склоне лета:
«Вот вам, читайте», прижав нас друг к другу

VII
В один из вечеров мать мне сказала:
«У вас есть кавалер, наверно, в Риме!»
Я в ответ ей: «О чем вы? поясните».
«Саша, — вполголоса, — ей не понятно!»
Мимо флаконища с Шанелью номер
пять она прошла включить телевизор
и пододвинула поближе кресло,
чтобы устроиться в нем поудобней.
Фигурное катание смотрели,
она — с видом знатока, он — с усмешкой.

VIII
«Если кто-нибудь войдет, вы — литовка».
«Почему литовка? Зачем все это?»
Раньше она дружно жила с соседкой,
потом пошли между ними размолвки.
«Грозилась на голову мне кастрюлю
с кипятком вылить, представьте! Пыталась
оттяпать себе часть общей прихожей,
чтобы устроить вход себе отдельный.
Я на суде высказала всю правду
и хлоп на пол. Только сыну ни слова!»

IX
Он показал мне тревожное фото,
когда свет зажегся в школе вечерней:
«Мне не удалось, как я ни старался,
выяснить, что с ним тогда приключилось
в Мюнхене; вы не знаете случайно?»
Я не сказала, что он арестован
был, за старика заступившись в баре;
может, отец оценил бы поступок?
Он-то считал: сыну приличней смокинг.
Так и не узнал, что было той ночью.

X
«Не знаю, увижу ль его когда-то…»
«Увидите, да, увидите снова».
Улетала из Ленинграда летом.
Он проводил до лестничной площадки,
она не вышла, а в марте скончалась.
Он умер спустя год в конце апреля,
точнее, в самый канун Первомая.
В один день с революцией Октябрьской
родившийся, он мне сказал однажды:
«Кто в праздник рождается, тот счастливец».
Рим, ноябрь 1987

Елена Кузнецова, «Фонтанка.ру»