Алексей Герман о «Довлатове»: Я хочу снять хороший фильм про хорошего человека

13 декабря 2015, 14:17

Версия для печати

Tweet

В Петербурге идет подготовка к съемкам фильма «Довлатов» – полномертажного байопика об одном из самых загадочных, ярких и значительных писателей второй половины XX века. О том, чем именно занята сейчас постановочная бригада, с какими неожиданными трудностями она столкнулась и как намерена их преодолевать, рассказал «Фонтанке» режиссер картины Алексей Герман.

- На данный момент нам не до конца понятно, как этот фильм снимать. Прежде всего потому, что эпоха очень насыщена людьми. Тянешь одних – появляются другие, тянешь других – возникают третьи…

- Отобрать сложно?

- Отобрать невозможно.

- Но придется?

- Не знаю. Я думаю, что мы все-таки не документальное кино, поэтому мы пойдем путем, с одной стороны, деталей, с другой – обобщений. Невозможно найти такие лица. По определению. Ну вот есть, например, поэт такой-то. А есть ли человек, который может его сыграть? В принципе, нет. То есть, если мы какие-то фигуры будем чрезмерно конкретизировать, то это, мне кажется, – путь в никуда, потому что получится, что мы, во-первых, уделяем каждому из них очень мало внимания, а, во-вторых, найти всех похожих невозможно – потому что они же все были невероятно индивидуальны, невероятно энергетичны, редки. Допустим, можно ли найти артиста, который может быть на экране Соснорой? Наверное. Но на это надо потратить полгода. А найти компанию из десяти человек? Невозможно. Или это будет смешно. Глупость получится. Вот, например, в сериале «Гурченко» появляется мой папа, даже близко на себя не похожий, да еще и с разницей с его реальным в тот момент возрастом – лет пятнадцать: то есть, столько лет, сколько герою с его именем на экране, папе было не в 70-х, а в 90-х. Понятно, что ребята, которые фильм делали, не заморачивались вообще. Мы так не можем. Мы все-таки хотим, чтобы это было похоже на кино.

Режиссер Алексей Герман

- Насколько я понимаю, вы могли бы предъявить претензии, юридические, если образ отца на экране кажется вам слишком неадекватным.

- Мы не стали даже требовать монтаж. Как-то мы так решили, что есть люди, которые уже стали частью культуры, истории. Они уже во многом оторваны от родственников. Такие вещи невозможно остановить. Всегда найдется юридическая лазейка. И надо давать им жить своей жизнью, особенно если нет ничего оскорбительного для их памяти. Печально, что талантливо не всегда возможно, но здесь ничего не поделаешь. В том числе и поэтому мы для нашего фильма «Довлатов» наметили какое-то количество героев, которые нам необходимы, но для их воплощения мы будем искать какое-то художественное решение.

- Насколько я помню, вы говорили, что вам в данном случае важно показать достоверный Ленинград начала 70-х, и что вы собираетесь воссоздавать даже прежнее освещение. Эта идея по-прежнему в силе?

- Да, и с ее реализацией тоже огромные проблемы. Потому что очень мало что вообще в городе осталось неизменным. Ну, например, у нас была запланирована большая сцена в БДТ: встреча Довлатова с Басилашвили во время репетиций «Ревизора». Довлатов проходил по коридору, шел на сцену… Но это же не снять – коридоры перестроены, фактура стен другая, на сцене всё новое. Даже здание театра теперь другого цвета. Ленфильм весь другой. Тот же самый уличный свет. Я уж не говорю про стеклопакеты на окнах. То есть, мы сталкиваемся с тем, что за 45 лет абсолютно ушла эпоха. Я не знаю, сколько тысяч актеров массовых сцен уже прошли у нас кастинг – наверное, тысяч семь. Лица сейчас совсем другие. Но мы и дальше будем искать. Я понимаю, что у нас не документальное, а художественное кино, оно должно жить своей самодостаточной жизнью – что-то может не совпадать с реальностью и должно, наверное, не совпадать. Но какие-то вещи должны совпадать обязательно, иначе нет смысла подобный проект затевать.

- Так где все-таки собираетесь снимать, если ничего не осталось?

- Вот мы недавно смотрели натуру в центре города, около Ботанического сада. Какой-то дом. Решили в него зайти. В нем – коммунальные квартиры с длинными коридорами. Лампочки в коридорах зажигать нельзя, потому что выбивает пробки в комнатах. А заселены комнаты, знаете кем? Докторами наук. Оказалось, что это – ведомственный дом Академии наук. Нереальной интеллигентности люди, невероятно образованные живут – которые привыкли к такому неестественному существованию. А рядом – буквально в паре десятков метров – стоит огромное здание крупной нефтяной компании. Характерная примета нашего времени.

Вот еще одна, кстати, проблема – о том, довлатовском времени очень мало исторических свидетельств сохранилось. Даже о самом Довлатове довольно мало что написано и понятно. То есть, вроде бы книг написано достаточно, но многие исчерпываются анекдотами и всем известными обстоятельствами, которые сам же Довлатов прописал в своих собственных книгах. Мы имеем дело с легендой, которую писатель сам вокруг себя создал, и которая довольно крепко села на место реальных событий. При этом, безусловно, есть просто огромный пласт жизни, который больше, чем мы, и который необходимо вычленить из мифов и легенд, осмыслить и структурировать. Это, понятно, гораздо сложней, чем обрядить известных актеров в условно-исторические костюмы и заставить их что-то изображать.

- Но хроник-то много должно быть?

- Это только кажется. По части мест фотографий – буквально единицы. Сайгона – всего несколько снимков. Да еще некоторые фотографии мы не можем получить, потому что фотографии Ленинграда тех лет в нашем архиве кинофотодокументов стоят то ли 700, то ли 1000 рублей за штуку. Причем, мы не собираемся их использовать – просто для ознакомления. Мы написали официальное письмо и получили довольно сухой, раздраженный ответ, так что решили, что сотрудничать с этой организацией мы не будем. Нам несравнимо дешевле сотрудничать с немцами – у них фотографии Ленинграда рубежа 60-70-х годов стоят радикально меньше. Нам очень помогают частные лица – писатели, художники, свидетели времени, просто люди. То есть, существуют люди, которые искренне хотят помочь, но есть и такие, которые эксплуатируют то, что им не принадлежит.

- Ключевой вопрос: почему именно эта фигура? Именно Довлатов?

- А почему нет?

- Есть много других. Вы выбрали самого харизматичного, независимого, театрального в хорошем смысле героя – Довлатов же действительно все время старался примерять на себя какие-то роли, даже тексты его написаны от первого лица? Или у вас была какая-то другая логика?

- Мы долго переписывались с Катей Довлатовой, потом Говорухин что-то в связи с этой фигурой экранизировал. И у нас как-то постепенно возникла и начала сама собой жить идея сделать кусочек автобиографии. Почему Довлатов? Потому что, с одной стороны, трагическая, в общем, фигура. С другой – несомненно, символ времени. С третьей стороны, о нем почти ничего не снималось. По сравнению с тем же Бродским, про которого довольно много уже сняли. Потом мне время нравится. Мне вообще нравится советская культура – больше, чем российская. Она была лучше. Другое дело, когда ты читаешь знаменитую статью про Бродского 1963 года – сегодня как раз читал – ту, где про тунеядство и так далее, а рядом идут статьи про счастливую жизнь, сразу всё понятно про контекст. Известно же, что в статье приводятся имена «друзей», которых Бродский никогда не знал или знал шапочно, приводятся неопубликованные стихи или вообще не его стихи. Существует ведь развернутый ответ Бродского редактору газеты. Не говоря уже о том, что этот «тунеядец» с пятнадцати лет работал фрезеровщиком на заводе, потом работал в морге, потом ездил в экспедиции довольно много и плюс он был переводчиком, соответственно, у него были договоры. Он работал на Ленфильме, переводил польские фильмы, например. Мы тут обнаружили на Ленфильме армянский мультфильм, дублированный Бродским. О нем никто не знает, но он существует. То есть, Бродский не просто работал, а много работал. Но всем было положить на то, что статья состоит из фальшивых фактов. Сложное было время. И замечательные жили тогда поэты. Вот Кушнер – замечательный поэт. И кто его может сыграть? С его невероятным голосом, например? Не хочется превращать фильм в желтую прессу. Решаем, что делать.

- А вы бы как сформулировали цель, которую вы перед собой ставите как режиссер, как человек, который берется за эту тему? То есть, фильм «Довлатов» – не акт массовой культуры. А что?

- Про цель у меня, кстати, спросила Катя Довлатова в Ереване. Мы ездили в монастырь, потом вернулись, сидели вечером в кафе – и она спросила: «А зачем вы это делаете?» И я сначала растерялся, стал говорить что-то дежурное: город, люди… Хотя это тоже важно, на самом деле. А потом вдруг сказал: «Я хочу снять хороший фильм про хорошего человека». Потому что мы же представляем себе Довлатова таким легким человеком: пил, баб любил. И мы не думаем о том, что за всем, что он делал, стояла невероятная работа. Даже когда его не печатали, он вставал каждый день в семь утра и начинал писать, как настоящий признанный литератор. Кроме того, он был – и об этом мало кто знает – очень талантливым поэтом. Я думаю, что он внутри был снедаем массой эмоций, мыслей, ощущений, энергий. А все зацикливаются на том, что он был высоким и нравился бабам. У меня такое ощущение, что многие воспоминания о Довлатове – попытка их авторов решить собственные половые проблемы. Хотя мне кажется, что Довлатову, как мужику привыкшему, вообще было все равно. Водка и бабы, очевидно, не были смыслом его жизни. Он вообще жил другим и мучило его другое. Вот об этом мы и хотим поговорить. Он, например, после службы на зоне много лет боялся заходить в темный подъезд. В общем, мы сейчас в начале пути, хотя времени до начала съемок и осталось немного.

- А что самое сложное?

- Обобщать. Мы сейчас пытаемся понять этот принцип. Хотя это очень скользкая тема. Скажем так: мы ориентируемся, в основном, на семью. На Лену с Катей. Я в свое время снимал фильм «Гарпастум» про футбол – и у нас было три консультанта по истории футбола, которые не могли договориться о том, какими были мяч и ворота в 1914 году. Мы шили эти мячи – и они были, по их мнению, то большими, то маленькими. В конце концов, мы директивно решили, что мячи будут такими и всё. За что нас некоторые из консультантов еще долго преследовали в интернете: какие, мол, мы гады, извратили историю и так далее. У нас в сценарии фильма «Довлатов» ни про кого дурного слова не сказано. Это сделано специально, потому что я не хочу обустраивать собственную биографию, занимаясь вытаскиванием вещей, которые вытаскивать не надо. Я сам вырос в семье публичной – и очень хорошо понимаю эти механизмы.

- Вы о том, что для раскрытия личности не обязательно копаться в ее грязном белье?

- Да. Мы все в какой-то мере состоим из этого грязного белья. У нас у всех есть разные внутренние вещи, которые мы ни с кем не обсуждаем. Являются ли эти вещи важной частью нас? Безусловно. Являются ли они нашим основным содержанием? Далеко не всегда. Остается ли что-то при нас? Да, остается. Поэтому срывать покровы – это, наверное, не самый правильный и не самый разумный путь. И не самый адекватный. Мы пытаемся двигаться каким-то интеллигентным путем.

- Вы мне раньше говорили, что временными рамками фильма будут четыре дня в 1971 году. Это осталось?

- Примерно. Год еще обсуждаем.

- То есть, это будет подробная жизнь Довлатова в рамках четырех дней?

- Относительно подробная. Возможно, мы не будем конкретизировать год. Конец 60-х начало 70-х. Существует много обстоятельств, раскиданных во времени, которые хочется собрать. Потому что это как раз то время – до отъезда в Таллинн в сентябре 1972-го – когда в жизни Довлатова ничего серьезного не происходило. Так что будем собирать. Вот, кстати, еще одна проблема – проблема изменившейся речи. Глубокая проблема разговоров.

- Вы говорили, что ваши семьи были как-то связаны?

- Папа знал Довлатова – они близко росли. Их семья жила у нас на даче, о чем я с потрясением недавно узнал. На даче деда, разумеется: точнее деда тогда уже не было, была бабушка. Не то чтобы это была связь из разряда «не разлей вода» – нет. Но связь – да, была.

- А сами 70-е вас чем манят? Противостоянием героических диссидентов застою?

- Я вот не думаю, например, что Бродский был диссидентом. Мне представляется, что он, скорее, мог бы быть, сложись иначе судьба, таких взглядов в хорошем понимании офицерских. В Бродском тоже была такая естественная благородная смелость. Достойная.

- Так и у Довлатова она была. Какой-то замечательный кураж, который отразился в его сюжетах, манере писать, манере шутить. И это мне кажется в нём едва ли не самым привлекательным.

- Ну вот когда мне говорят, например, про довлатовские компромиссы, мне кажется, что люди, жизнь которых состоит из компромиссов, находят утешение в том, что у людей крупнее них тоже они были. Ну какие у Довлатова были компромиссы? Что, он не мог стать советским писателем? Не мог написать идейную книгу? Или детскую книгу про пионерлагерь? Ну, может, не с первой попытки, но с пятой, десятой как-то бы он закрепился в официальной литературе. Сценарии мог бы писать, в конце концов. Но ведь не стал. А в том, что он писал статьи по заказу – ну какой тут компромисс? Он просто пытался элементарно выжить. Что, он не мог бы настучать на товарищей? Но он эту грань не перешел. То, что для него было компромиссом, для 90 процентов советских писателей было высшей смелостью. Понятно, что были писатели, которые в 60-70-х могли себя достойно вести: Чуковский, Панова. Но основная масса как раз шла на компромиссы.

- А почему, на ваш взгляд, такой расцвет в культуре произошел именно на рубеже 60-70-х – насколько он для вас соизмерим с Серебряным веком?

- Я думаю как раз, что значимых фигур в литературе в то время было немного. Была выдающаяся живопись, которая плохо закончила – многие значительные художники спились и умерли, или живут в эмиграции, никому не нужные. Вообще это условное «диссидентство» само же государство и устроило. Множества революционеров, мечтающих о каких-то переворотах, в то время и не было. Были люди, которые просто хотели быть художниками, писателями. Это был литературный кружок. Понятно, что Довлатов, Бродский не очень любили Евтушенко. Но из этого не следовало, что они завтра выйдут на площадь и устроят бунт против власти. А их запрещали. Травили.

- Ну и Товстоногова многие ненавидели за его игры с властью.

- Все играли с властью. Даже Бродский, который писал письма разным начальникам и пытался разговаривать с ними на равных. Пытался доказать, что о нем лгут. Он не понимал, что правда не была нужна.

- Довлатов не играл.

- Довлатов, кстати, меньше играл, действительно. Но со стороны государства это был совершенно бессмысленный акт уничтожения того, в чем прямой опасности не было. Если бы власть разрешила всех, кого так активно запрещала, сажала, выселяла из страны – ну, читали бы тридцать, ну хорошо, пятьдесят тысяч экземпляров поэтического сборника Бродского. По советским временам – ничтожный тираж. И что? И с художниками то же: прошла бы одна «газаневщина», другая… А на третьей народу было бы уже значительно меньше. Но в результате в стране была бы альтернативная культура, которая все равно не имела шансов стать мейнстримом. И когда Бродский на этом идиотском суде на вопрос о роде занятий отвечал «Я – поэт», – он ничего больше не имел ввиду. Это была констатация. Он жил поэтическими соударениями. Это был его мир. Они все хотели свободы творить так, как они хотят, и ничего больше. А их выставили заговорщиками. В этом драматизм времени.

- Снимать когда начинаете?

- Через месяца два с половиной. К весне.

- А из актеров уже хоть кто-то утвержден?

- Есть уже, да. Например, Елена Лядова. Антон Шагин. Светлана Ходченкова. С Хаматовой сейчас разговариваем. С Козловским.

- А кто Довлатов? Есть уже? Портретный?

- Не скажу. Не могу сказать.

- Известный артист?

- Это с какой стороны посмотреть.

- А зачем так сильно интриговать?

- Пока не могу. Скажу попозже. Очень сложный выбор.

- А Хаматову на какую роль хотите?

- Жены Довлатова, но мы сейчас разговариваем, у нее сложный график.

- Сколько всего будет персонажей? Тридцать-сорок?

- Нет, не так много. Важных – пятнадцать-двадцать.

- И звать их будут, как в жизни?

- Не всех. У нас огромная работа проделана, но только сейчас она начинает приобретать какие-то формы. Поэтому на многие вопросы я ответить пока не могу. В том числе и потому, что у нас – малобюджетная картина, и в связи с этим есть очень много ограничений. Главное – нет бюджета, чтобы строить декорации, а город сегодняшний снимать нельзя. Нельзя снимать на улице Рубинштейна – она вся в кабаках. Нельзя снимать дом Довлатова, потому что дом Довлатова сейчас нежно-розовый, фактурный, современный. Это не тот Ленинград, который был. Той фактуры не существует.

- И какой выход?

- Мы ищем детали, которые могли бы передать дух того города – ищем в разных местах. Мы же не снимаем черно-белое кино – снимаем цветное, 4К. Всё видно. В общем, я не предполагал, что будет столько проблем.

- А может случиться такое, что вы поймете, что снять это невозможно и проект закроете?

- Нет, у нас подписан контракт. Есть серьезные продюсеры: Артем Васильев, Андрей Савельев, Первый канал и Константин Эрнст, пять или семь иностранных продюсеров.

- А им почему это интересно?

- Разные причины. Сценарий очень нравится в мире. К нам буквально ломятся люди, чьи фильмы получали «Оскары». Замечательные, талантливые специалисты.

- А на какие должности? Например, оператора?

- Ну, к примеру. Вот сейчас будем смотреть. Конечно, сценарий вызывает неузнавания у части людей, которые жили в то время. С чем-то мы будем бороться, а с чем-то, наоборот, сознательно не будем. Это сложный баланс – между художественным фильмом и исторической достоверностью.

- А вы можете называть какой-то реальный фильм, который является эталоном того, что вы в данном случае хотели бы сделать?

- Не знаю. Я бы двинулся в сторону «Кабаре», куда-то туда.

Жанна Зарецкая, «Фонтанка.ру»