Лиза

03 ноября 2015, 02:01

Версия для печати

Tweet

Написать актерский портрет актрисы МДТ – Театра Европы Елизаветы Боярской пора настала давно. Столько ведущих ролей на сцене – причем, по большей части, мирового репертуара – не играет ни одна молодая актриса в России. А Лиза еще и ни разу не «оступилась», не сработала по схеме, а удивляла и продолжает удивлять уникальностью трактовок, графичной четкостью рисунка роли, снайперской точностью оценок. И, кроме того, обнаружила редчайший в наши дни трагический талант.

Лизе Боярской повезло больше, чем ее коллегам-ровесникам. Еще учась в Театральной академии, в 2006 году, она начала играть на сцене МДТ – Театра Европы. Да не в массовке, а в ключевых ролях, да не во вводах, а в премьерах, да не в чьих-нибудь, а своего учителя Льва Додина. А спектакли Додина – не просто спектакли, это мощно и смело, умно и содержательно, с размахом и с инженерной выверенностью застроенные театральные конструкции. Попадая в такую структуру, даже неопытный артист оказывается подстрахован на подмостках со всех сторон: старшими товарищами, знаковыми мизансценами, ритмом и строем действия.

То, что Лиза – из театральной семьи, ей не только не помогало – мешало и сильно. Театральное сообщество проявляло невероятную предвзятость, оценивая ее работы, особенно в родном городе. Из всех ее блистательных достижений, высшей петербургской премией «Золотой софит» отмечен только дебют. На Лизиных взглядах на жизнь происхождение тоже отразилось. Когда я в 2008 году, будучи главным редактором «Театрального Петербурга», брала у Лизы большое интервью для журнала и спросила ее, верила ли она в детстве в Д’Артаньяна, совсем юная актриса ответила, как отрезала: «Нет, конечно». В свои 23 года актриса Елизавета Боярская выглядела не по годам взрослой, самостоятельной и несентиментальной.

В роли Гонерильи - в спектакле "Король Лир"

Фото: Пресс-служба МДТ - Театра Европы

Юношеского идеализма в ней было не отыскать – и видимо, как раз эта жесткость и ощущение стального внутреннего стержня (идеально прямая Лизина спина – результат занятий танцами в детстве – работала на этот образ) сыграли решающую роль в том, что первой ее театральной ролью стала не младшая чувствительная Корделия, которую она поначалу репетировала, а старшая Гонерилья, стратег и тактик, в том числе, и в чувствах.

Безусловная героиня по внешним данным, молодая актриса Боярская нашла себя на сцене быстро, но не сразу. Вроде бы ее Женя Шапошникова во втором спектакле Лизы студенческих времен – «Жизни и судьбе» по роману-эпопее Василия Гроссмана – была сыграна по всем правилам школы, не придерешься ни к стилю, ни к форме, ни к усталому взгляду умных глаз – героиня была намного старше актрисы, и Лизе удавалось этот возраст сыграть исключительно за счет зрелых, продуманных реакций на события. Спектакль репетировался в течение почти всего срока обучения артистов на курсе Льва Додина, и не только в аудитории, но и Норлаге, и в Аушвице – так что начинающие актеры не понаслышке знали, о чем говорят со сцены. Но кое-что получилось у Лизы только спустя несколько лет – сыграть парадоксальные сочетания качеств этой героини: хрупкость и силу, искренность и расчет, а также удивительную особенность женской природы (чуть не написала национальной, но, видимо, иначе не скажешь) – когда пожалела, значит, полюбила, и потому нужно отказаться от другой, безумной страсти к облеченному могучей властью полковнику, командиру танкового корпуса красавцу Новикову – и вернуться к мужу, который сам прежде безжалостно расстреливал партизан, а теперь осужден по обвинению в сотрудничестве с гестапо и отправится на Колыму.

В роли Жени Шапошниковой в спектакле "Жизнь и судьба"

Впрочем, про безумную страсть – тоже не совсем точно. Такова уж особенность дара актрисы Елизаветы Боярской, что всякий шаг, всякий вздох в роли, пусть он и возникает как спонтанный, после должен быть осмыслен, обрести логическую завершенность. Позже, когда Данила Козловский из-за занятости в кино перестал играть роль Новикова, и его сменил артист из корифеев МДТ Сергей Власов, у Жени – Елизаветы Боярской неожиданно выкристаллизовался и остро прозвучал важнейший для спектакля эпизод: когда после первой близости с Новиковым Женя долго, пристально, со всё нарастающим сомнением наблюдала за тем, как полковник сначала по-военному быстро натягивает галифе при упоминании о няне-немке, которой принадлежит комната Жени, а потом, услышав, что «война с этой немкой окончена» и она не придет, выдыхает: «Слава богу». Свою ослепительность настоящий полковник теряет, именно отражаясь в этом внимательном и, что парадоксально, любящем взгляде Жени, и от ее сурового приговора, который она не считает нужным таить ни секунды: «А ты жестокий, Петр Палыч».

В роли Жени Шапошниковой в спектакле "Жизнь и судьба", с Сергеем Власовым - Новиковым

Фото: Пресс-служба МДТ - Театра Европы

Сейчас Женя Шапошникова – это практически безукоризненное создание актрисы Боярской. Именно в этой роли с приходом в спектакль Сергея Власова в Лизе впервые появилась хрупкость и беззащитность: кажется, не только героиня, но и сама актриса, которая просто в силу особенностей личностной природы всегда брала на себя ответственность за все, что происходит на сцене в эпизодах с ее участием, вдруг разделила эту ответственность со старшим коллегой, позволила себе сокрушительную женственность и даже слабость, которую прежде обнаружить в Лизе было мудрено. При этом, сама сила личности Жени не исчезает и уживается красотой, изяществом движений и эмоциональной утонченностью. И выражается в способности быть собой, что в те годы могли позволить себе только исключительные люди и что вышибает из состояния равновесия даже непрошибаемого функционера Ковченко – Игоря Черневича.

Впрочем, еще до этих замечательных метаморфоз с Женей, Лиза сыграла две роли, в которых ее актерская природа раскрылась куда как удивительно – фактически она совершила открытие на уровне образов в пьесах из мирового репертуара. Появившаяся в 2010 году, ее Ирина в «Трех сестрах» обескураживала с первой же реплики. «Зачем вспоминать?» – обрывала низким грудным голосом эта младшая сестра трепетные воспоминания старшей, Ольги – Ирины Тычининой о смерти отца. И в этом голосе, и во взгляде, устремленном куда-то поверх зрительских голов, и во всей ее напряженной, непраздничной фигуре (а пьеса, напомним, начинается в день именин героини) только и было от привычной жизнерадостной чеховской Ирины что белое платье – и то строгое, без прикрас. Это была Ирина, с самого начала лишенная каких бы то ни было иллюзий и едва ли не с пророческим даром. Пророчества, разумеется, не были радужными – выстроенный Алекандром Боровским дом Прозоровых лишен окон и дверей и, когда в нем не застилали белоснежными скатертями столы и не пели под гитару, напоминал лагерный барак.

В роли Ирины в спектакле "Три сестры"

Фото: Пресс-служба МДТ - Театра Европы

Пока остальные герои жили одним мгновением, не заглядывая в будущее, Ирина Лизы Боярской жила, точно бездны мрачной на краю. И в этом ее сосредоточенном, напряженном существовании мгновения радости – например, по поводу принесенной в подарок коробки цветных карандашей – казались нечаянным лучиком солнца, мелькнувшим между туч в ненастный день. А страстные порывы – не прописанный Чеховым поцелуй с Соленым – Черневичем и даже решение выйти замуж за Тузенбаха – Курышева – безотчетной попыткой урвать немного женского счастья, которое (она это знала точно) ей не суждено. Это была очень резкая, тонкая, строгая и бесконечно несчастная Ирина, которая при этом не допускала никакой жалости к себе. Она несла свой крест без веры в будущее. С гордо поднятой головой, прямая, как струна. И это была первая трагическая героиня, которая появилась на петербургской сцене за последние лет десять.

Следующей оказалась Лизина же Луиза из спектакля «Коварство и любовь», поставленного Додиным в 2012 году. «Мещанская трагедия» была превращена Додиным в самую настоящую, где атмосфера исключает любую теплоту и в острые моменты обжигает, как сухой лед. Луиза здесь «умирала» буквально в первые минуты действия. Взглянув в глаза железного Президента – Игоря Иванова в первой же сцене (Додин, начиная с «Чайки», часто использует этот прием – материализуя внематериальные связи, заставляя героев видеть то, что в канонических текстах они только предчувствуют, обостряя ситуации до предела), Луиза – Боярская в ту же секунду сознавала всю тщетность надежд самонадеянного Фердинанда – Данилы Козловского на милость отца. И с этой секунды жила уже как бы после смерти. И, как ни странно, отказ от иллюзий и приятие своей участи Луизу не ломали, а, наоборот, наполняли мужеством.

В роли Луизы Миллер в спектакле "Коварство и любовь" с Данилой Козловским - Фердинандом

Фото: Пресс-служба МДТ - Театра Европы

То, как ведет Лиза Боярская свою роль – то подыгрывая своему пылкому, но малодушному возлюбленному в его оптимизме, то с позиций женского достоинства, обеспеченного исключительно честностью с собой, буквально уничтожая высокопоставленную, манерную и фальшивую развратницу Мильфорд – Ксению Раппопорт, то с пугающе-безучастной уверенностью заявляя Вурму – Черневичу, что задушила бы его в первую же брачную ночь, – является практически эталоном трагического существования, когда герой не сражается против рока, а, приняв его, уверенно движется по предначертанному пути. Актриса не допускает никакой суеты – ни внешней, ни внутренней. И слезы, временами застилающие ее взор, не имеют ни малейшего сходства с мелодраматической «влагой» – это не бабские рыдания, это исход нечеловеческого напряжения, которое нарастает от начала к финалу, и по сравнению с которым смерть – в прямом смысле избавление.

В роли Луизы Миллер в спектакле "Коварство и любовь"

Фото: Пресс-служба МДТ - Театра Европы

Притом, что мало кто из актеров даже в МДТ в той же мере, что Лиза, наделен даром партнерства – она умеет не просто реагировать на реплики, но и перераспределяться энергетически в соответствии с сегодняшним состоянием коллег на сцене, – героини Елизаветы Боярской – неизбывно одиноки: слишком высоки их запросы к людям, слишком неколебим собственный внутренний кодекс чести. Соврать себе они неспособны. И поэтому самая искренняя нерассуждающая любовь к Лопахину Вари – Боярской в новой додинской версии «Вишневого сада» сочетается в героине с мучительной неловкостью за этого опереточного персонажа, придумавшего понастроить на месте вишневого сада «дачи, дачи, дачи». Вообще ни в одной роли прежде Лиза Боярская не выглядела такой беззащитной. В вязаных домашних одежках эта Варя – особенно рядом с разодетой во все парижское мачехой – Ксенией Раппопорт – походит на девочку-приемыша из русских сказок. В лес за подснежниками зимой ее, конечно, не посылают, но и об ее нежнейшей душе тоже никто особенно не заботится. И каждая отпущенная в ее сторону бесцеремонная шуточка по поводу ее чувства к Лопахину заставляет ее вздрагивать точно от удара. Но все же именно она в финале пошутит с Лопахиным так, что от его победы не останется и следа.

В роли Вари - в спектакле "Вишневый сад"

Фото: Пресс-служба МДТ - Театра Европы

Неописуема та гамма чувств, которая отражается на лице Вари – Лизы, после того, как Лопахин сначала увлекает ее за занавеску, куда-то вглубь сцены (в глубину дома), а затем, вернув на место, – сомнений по поводу того, что случилось между героями, не остается – как ни в чем ни бывало заговаривает о погоде. Сначала Варя просто не верит, что такое вообще возможно, поскольку подобные поступки находятся вне ее сознания, а когда Лопахин спрашивает, куда она теперь намерена податься, наступают несколько секунд, когда за актрису, а не за героиню даже, испытываешь настоящий страх – кажется у нее вот-вот разорвется сердце. Но, спустя эти невыносимо долгие секунды, она проговаривает чужим, но спокойным голосом известные реплики про Рагулиных. И при всем при этом ее финальная шутка не будет выглядеть женской местью. Героини Лизы Боярской вообще не мельчат – и Варя не исключение. Она буквально бросится Лопахину на шею, и когда новый хозяин вишневого сада поверит, что хоть один из обитателей этого разоренного дворянского гнезда готов выступить перед ним просителем и даже ответит героине чем-то вроде страстного порыва, Варя вдруг отстранится от него и с холодностью русалки вымолвит: «Что вы? Я и не думала». У Чехова ничего такого не выписано – в пьесе Лопахину лишь кажется, что героиня замахивается на него зонтиком.

Совсем недавно Додин создал вторую версию «Трех сестер», практически полностью изменив состав исполнителей – на сцену вышла в основном молодежь, и стало понятно, что все эти потаенные страсти, то и дело вырывающиеся на поверхность, эти нечаянности впопыхах – весь додинский спектакль, посмотрев который не выйдет сказать, что «у Чехова под пенсне и бородкой ничего нет», ориентирована именно на молодость, когда живут по течению крови и устремляются за секундным счастьем без оглядки. Елизавета Боярская в новых «Сестрах» явилась Машей, сменив в этой роли покинувшую труппу Елену Калинину. Маша эта репетировалась параллельно с Варухой из «Братьев и сестер – 2015», новой версии легендарного спектакля по романам Федора Абрамова. Обеих героинь в какой-то момент без остатка захватывает чувство, которому мало какая женщина может сопротивляться, причем, чувство ответное. Варвару Иняхину Лиза не играет той шумной, неуемной деревенской красавицей, какой ее играла Наталья Фоменко.

В роли Варвары Иняхиной в спектакле "Братья и сестры"

Красота возвращается ко вдовушке Варваре уже после близости с подросшим и превратившимся за войну в мужика мальчишкой Мишкой Пряслиным, а до того о том, какой была Варуха до войны, можно догадываться лишь по ее невероятно живым глазам, поблескивающим из-под платка. Но эту историю актрисе еще предстоит простроить и выверить. А вот Маша «выстрелила» практически сразу – и сюжет там получился схожий: пробуждение женщины. Только обстоятельства другие.

От взрослого образа Маши, подобающего замужней даме – пышная прическа, строгое черное платье – не остается и следа, лишь только она вступает в разговор. Ее непосредственные реакции, совершенная неспособность скрывать то, что чувствует, выдают в ней едва ли не девочку-подростка. Даже фирменная Лизина грация куда-то исчезает, уступая место тинэйджерской угловатости. Появление мужа Маши, гимназического учителя Кулыгина, которого играет Сергей Власов, обнаруживает в героине совершенно неожиданные качества: вопреки словам о невыносимой жизни, буквально в каждом движении, в каждом взгляде Маши на мужа проявляется такая нежность и забота, которые выглядят не только не показушно, на как то, что давно в ней прижилось и проросло. Непременно отыскать его руку, ощутить себя защищенной в его объятиях – то, без чего Маша до поры до времен представить своей жизни не может. И это – несомненно, партнерское и очень точное решение, поскольку, по Чехову, Машу выдали замуж, когда она едва кончила курс в гимназии. И чувство Маши к Вершинину просыпается вовсе не с первого взгляда: поначалу она его почти и не замечает.

В роли Маши в спектакле "Три сестры"

Чувство возникает опять-таки как ответная реакция – эта Маша не умеет не отзываться на «партнера», как не умеет и актриса Лиза. Стоит Вершинину – Черневичу заговарить о любви – и целая гамма чувств стремительно проносится по лицу Маши. Первая спонтанная реакция – страх, потом – почти мгновенно – попытка вспомнить, как в таких случаях ведут себя порядочные женщины, и, наконец – после «Не повторяйте, прошу вас», сквозь пальцы, закрывшие вспыхнувшее лицо: «А, впрочем, говорите, мне все равно».

Поцелуй действует как взрыв, запускающий в Маше необратимый процесс. То, что играет Лиза Боярская с этого момента – не страсть, не нежность, не безумие, не желание – героиню словно бы несет прорвавший невидимую плотину поток женской энергии, настолько естественной во всех своих проявлениях, что он совершенно не ассоциируется с грехом. Это Маша словно не принадлежит себе, а «подключается» к древнему мифу о вечной женственности. Иногда кажется, что в том, как она говорит с Вершининым, как смотрит на него, забыв о существовании всего вокруг, угадывается Маша Татьяны Дорониной. Но Маша Дорониной, судя по сохранившемуся видео, была более чувственной, физиологичной. Лиза же играет прежде всего душевную потребность отдавать себя, свои силы, волю, жизнь – другому. Так, как она бежит на зов Вершинина с сцене пожара – даже не вспомнив о каких-либо иных обстоятельствах – бегут навстречу жизни после долгой болезни, навстречу свободе из долгого плена, навстречу дождю после долгого невыносимого зноя. Но посреди этого спонтанного существования вдруг случаются мгновения, когда Маша, словно пробуждается от наваждения и прислушивается к себе – например, когда видит мужа, который целует Ольгу (еще один вопреки Чехову, но очень логичный для спектакля безотчетный порыв). На Машином лице в этот момент отражается напряженнейшая работа мозга, процесс обретения знания о том, что страсти человеческие – сокрушительная сила, которая имеет власть над всеми без исключения людьми, в том числе, и над ее идеальным мужем. И это прозрение настолько захватывает ее, что она ни ревность, ни досаду, ни какие-либо другие, логичные в такой ситуации переживания, она уже не может испытать. Это прозрение становится в итоге и Машиным спасением в финале.

В роли Маши в спектакле "Три сестры", с Сергеем Власовым - Кулыгиным

С одной стороны, он безукоризненно простроен режиссером и не раз описан (спектакль, напомню, идет уже пять лет). Кулыгин видит прильнувшую к Вершинину жену, ему приходится буквально отдирать ее от полковника, а потом, проделав эту «операцию без наркоза», успокаивать, как младенца. Лиза играет эту сцену как окончательное отрезвление. Истерика заканчивается резко. «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том... Кот зеленый... дуб зеленый... Я путаю». И вдруг от этого своего «кот зеленый» – Маша начинает смеяться, но уже не истерическим смехом, а простодушным, таким каким смеются дети над своими оговорками. Одна здоровая реакция тянет за собой другую: Маша обнаруживает себя на руках у мужа, и вместе с осознанием его тонкости, чуткости, великодушия, к ней возвращается ощущение устойчивости мира, защищенности ее личного в нем существования. И вот она уже обнимает Кулыгина, как единственного по-настоящему родного человека, с которым у нее так много общего: дом с занавесками и коврами, годы жизни в этом доме и даже этот неизвестный нам учитель немецкого, на которого так похож Кулыгин, который нацепил на себя отнятые у гимназиста усы и бороду. Удивительным образом актриса Лиза Боярская от лица своей героини передает залу тот духовный код, который в додинском МДТ транслируется со сцены со времен «Дома»: единственное, что спасает человека в этом безучастном и страшном мире, – желание и усилия слышать, чувствовать, понимать друг друга и сообща строить то, что может противостоять тотальному разрушению.

Жанна Зарецкая, «Фонтанка.ру»