Оживлённый «Корсар»: как поставили легендарный балет в Михайловском

16 сентября 2015, 14:46

Версия для печати

Tweet

Балет – искусство бесконечно увлекательное, но странное. Драматический спектакль сколько-то живет, а затем поколение актеров сменяется, и он умирает, становясь легендой. С балетом – иначе, некоторые спектакли практически вечны, по крайней мере, их названия. Михайловский театр открыл сезон раньше всех, стремительно и проворно. И сразу с премьеры – новой версии «Корсара».

Это дико старый балет. Первое исполнение состоялось в 1856 году. Но с тех пор менялись не только постановщики и его хореографический текст, но даже и музыка. В этом отношении нет балета забавнее, в некоторых версиях авторов музыки – более десятка. Он жил, как одеяло, постепенно превращавшееся в лоскутное. Тут надставили кусочек, там ещё, тут перелицевали, там перестрочили, тут подшили, дальше укрепили основу и так далее. Своего рода work in progress, но не концептуально, а в сугубо жизненном смысле – подремонтировали, улучшили, продолжает служить. Подправили, почистили и так далее.

Каким был оригинал, представить сложно. Если верить московской реконструкции версий Петипа 2007 года, то ясно только, что очень длинным (больше четырёх часов) и для нашего времени скучным. А потому и великий Петипа сделал как минимум четыре варианта. А дальше его возвращали на сцену и А. Ваганова, и К. Сергеев, и П. Гусев, да и не только. В Мариинке идёт очень скучная версия 1987 года (О. Виноградов на основе Гусева), захватывающей её делали (и иногда продолжают!) только великие мастера – непревзойденно блистательная Алтынай, тончайшая Ульяна (характерно не сразу нашедшая ключ к этому запинающемуся действию), а также Антиной – И. Зеленский и пенящийся темпераментный Рузиматов. Именно Фарух поставил прежнюю версию Михайловского, это была на самой заре новой жизни театра, возможности труппы были ограничены, а потому была придумана самая краткая версия, своего рода танцевальное summary всего на два акта.

И вот за дело взялся Михаил Мессерер, решивший вернуть к жизни версию К. М. Сергеева, недолго шедшую в Кировском театре в 1970-е, затем в Москве (всего11 раз) и продолжающую исполняться в American Ballet Theater и другими западными труппами. Мессерер вправду большой мастер оживлять балеты – даже те, от которых почти ничего не осталось. Он гениально вернул к жизни «Пламя Парижа», своим давним московским «Лебединым» заставил иначе взглянуть на этот балет, возродил «Лауренсию», а затем сверхъестественно хорошо перенёс «Тщетную предосторожность» Ф. Аштона (так хорошо, как в Михайловском, её, наверно, не танцуют нигде). И искусство его состоит как раз в том, чтобы не просто вернуть старые движения (а архаически это практически невозможно), но так насытить балет действием, жизнью и игрой, что начинаешь видеть в балете ту пульсацию театра, которой прежде не замечал. Он умеет мастерски спаять балетное движение с пантомимой, жестом, интонацией, пускать ток постоянного действия. «Тщетная», к примеру, по выделке и филигранности деталей – просто драматический спектакль старой, совершенно ушедшей формации.

С «Корсаром» сложнее. Не зря взята версия К. Сергеева. В ней убрано как раз много лишних линий, за которыми не уследить: нет кораблекрушений, просыпания на берегу и т.д. Всё подводит к основной интриге, и как раз она и насыщена массой продуманных подробностей. Понятно, что в новом спектакле мессереровских мотиваций в разы больше, чем у Сергеева, ленинградский классик не был таким живым и гибким. Сложность – в другом, в самом «Корсаре». Как спектакль он – своего рода причудливая смесь трёх компонентов. Во-первых, это масштабная пантомима, соединившая в новом спектакле сергеевскую оттанцованность с выверенностью гибкого действия, дальше к этому добавляется азартная сюита характерных танцев, с саблями и без. А на вершине – куски добротного классического балета. И именно в этом сплаве и заключена сложность, переходов почти нет, действие перескакивает, и иногда не так уж и плавно. И становится ясно, что на этот переход у артиста балета должно хватать не только включенности, выгранности в роль, но и полнейшего мастерства. Как ни странно, пока это больше всего удается персонажам второго плана. Открытие балета – Анастасия Соболева в партии Гюльнары, она не просто легчайше и технически дивно танцует, но шалит и резвится движением. Она ноншалантно кокетлива стопами, руками, кистями, прогибом шеи, в ней всё дышит ролью. И вариации – на высшем уровне. Технически столь же естественно безупречен Виктор Лебедев (раб), в нём есть отменное совершенство ни в коей мере не педалированного мастерства – и никакого шоу.

Главные герои уступают. Казалось, что роль корсара Конрада – совершенно под стать Леониду Сарафанову, так отчасти и есть. Но кажется, что его харизма ещё не проснулась после лета. Обычно он так мальчишески играет с залом, как именно и требует эта роль, а именно здесь этого, увы, и нет. Похоже, мысль о Джонни Деппе ему мешает. Вообще понятно, что подавляющее большинство увидит в балете именно танцевальную параллель пиратам известного моря. Лишь вымирающее меньшинство (включая и вашего наблюдателя) будет пребывать в неведении, о фильме знать понаслышке и думать только о старом балете.
Второй Конрад – Иван Васильев, понятное дело, превращает всё в череду трюков, это он делает везде, и здесь есть, где развернуться. Жаль только известное здание на Фонтанке (то, что с ареной) на ремонте.

Исполнительницы главной женской партии – Медоры – пока тоже дремлют. Екатерина Борченко всё время волнуется, что совершенно зря, она всё умеет, только бы апломба прибавить, а Ирина Перрен живёт какой-то размеренно параллельной жизнью. Увы, другие женские партии (одалиски, невольница) в балетном смысле не дотягивают, им ещё учиться и учиться. Как и кордебалету. Лето даром не проходит. Да и оркестр так радостно наигрывает череду дансантных мотивчиков, что и единственно достойную музыку балета – сад Делиба – играет, как Дриго: все прохладные свежести и ароматы до зала не долетают.

Но у спектакля есть одно не просто слабое, но провальное звено – декорации. С пестротой и разноцветицей костюмов можно бы и смириться – Восток! Можно, конечно, удивляться тому, что на сцене ковры той неоновой формации, что появилась к концу XX века, когда китайскую химозу стали выдавать за настоящих персов. Впрочем, и это сегодня требует пояснений. Но дело в задниках, а их целых три – сколько и актов. Они – полная катастрофа, они похожи на большие китайские переливающиеся открытки из газетного киоска, очень дешевые. В начале – вид Венеции со вставленными туда мечетями, дальше Сильвестр Щедрин для колхозной бухгалтерии, а в финале – дворик со львами из Альгамбры, украсивший бы восточный ресторан ниже среднего пошиба. Экономия или халтура? Даже если экономия, то большой театральный художник на то и большой, чтобы бедность прикрыть. Имени автора даже называть не хочется, так оно уважаемо. Но даже его студенты могли бы нарисовать что-нибудь подостойнее или из любви к мэтру, или на производственной практике.

Почти уверен, что эти декорации улучшат и заменят, что танцоры окрепнут и научатся переходить из одного уровня этого балета в другой органичнее, и тогда всё будет в порядке. Понятно, что специалисты по балету будут утверждать, что у Сергеева было иначе. Но тем и завлекательно искусство балета, что доказать точность текста практически нельзя, а главный аргумент один – чтобы дышало без зазоров и спотыканий. Пока – не вполне, но есть шанс! Мессерер сплёл очень хорошую основу, а дальше мастерам и подмастерьям остаётся учиться вышивать. Ну, а уроки вышивания – радости для зрителя. 

Алексей Лепорк, специально для "Фонтанки.ру"