Самуил Лурье, скрипящий вороньим пером

12 мая 2015, 12:49

Версия для печати

Tweet

12 мая исполнилось 73 года российскому писателю, эссеисту, литературному критику, историку литературы Самуилу Лурье. Его повесть «Меркуцио» сначала была напечатана в январской книжке знаменитого петербургского журнала «Звезда» (того самого, фигуранта печально известного ждановского постановления «О журналах «Звезда» и «Ленинград»). Потом вместе с трактатом «Изломанный аршин» – в книге «Вороньим пером», выпущенной усилиями издательства «Пушкинский фонд».

«… когда рука Ромео коснулась ее руки, с девочкой что-то случилось. Не стану и пробовать формулировать: у каждой читательницы была хоть одна такая минута в жизни, непостижная нашему, читатель, уму. Да и качество пера влияет: я пишу вороньим, а тут надобно гусиное», – из повести С. Лурье «Меркуцио».

Про погремушку

Поговаривают, что Лурье знаменит неприветствуемым в наше непростое время отточенным талантом «переписывания истории», в первую очередь – истории литературы. Он так дерзко и изысканно умеет интерпретировать известные литературные сюжеты, что, как говорится, никто не уходит обиженным (включая «наше всё»). Говорят, литературоведы не в восторге (впрочем, с маститой пушкинисткой СНОП и другими приятными во всех отношениях дамами от литературоведения Лурье, кажется, сполна рассчитался в «Изломанном аршине» – кто не читал, тому можно позавидовать – им это сладостное дело еще предстоит).

И вот настал черед Вильяма нашего Шекспира: из названия понятно – в «Меркуцио» речь пойдет о трагедии «Ромео и Джульетта».

Чтение с самого начала обещает быть нескучным, особенно для тех, кто помнит первые кадры фильма Дзеффирелли «Ромео и Джульетта» 1968 года (с разукрашенными перышками гульфиками). Оказывается, Лурье в весьма нежном возрасте узнал, что любовь бывает не только платонической, именно благодаря Шекспиру.

«Несколько слов зацепили меня то ли в т. н. детстве (Канал Грибоедова, 79, под роялем), то ли в т. н. отрочестве (Калашниковская наб., 24, на подоконнике). Острота Меркуцио:

— Эта дурацкая любовь похожа на шута, который бегает взад и вперед, не зная, куда ему сунуть свою погремушку».

Путем сличения переводов выясняется, что юный Лурье всё угадал правильно:

«Только нынче узнал, что существовала еще одна модель данного афоризма; первая советская; почти в натуральную величину; из сырой, даже не обструганной древесины:

— А эта слюнявая любовь похожа на длинного дурня, который мечется взад и вперед, чтобы спрятать свою шутовскую палку в дыру.

(Анны Радловой перевод. Одно время — самый ходовой, но потом вместе с нею отправленный в Переборский лагерь, — это под Рыбинском, — где, впрочем, в помещении КВЧ, тоже бывал, хотелось бы надеяться, исполняем иногда; в отрывках, разумеется.)»

Дальше у Лурье очень смешно про знаменитую первую сцену – где ссора, переросшая в массовую драку, начинается то ли с фиги, то ли со среднего пальца, то ли, как в уже упомянутом фильме Дзеффирелли – с наглого покусывания ногтя большого пальца…

Грех Ромео

Лурье явно благоволит юной Джульетте, а Ромео ему, похоже, совсем не по душе. И сделанный автором анализ текста трагедии не оставляет сомнений – есть-есть за красавчиком-Ромео грешки.

И есть грех. Один. Но зато непростительный. Роковой. Совершенный в тот момент, когда Ромео (случайно!) пропускает страшный удар. И именно из-за этой – хуже, чем преступление – ошибки, по версии Лурье, сначала гибнет Меркуцио, потом Тибальт, а потом все, кому суждено погибнуть...

Обратимся к повести.

Вот юный влюбленный появляется на главной площади Вероны, и Тибальт, у которого на Ромео зуб, тут же пытается спровоцировать драку.

«Тибальт поворачивается к нему. И сразу отвешивает ему грубое ругательство».

Но у Ромео голова занята другим – он только что тайно обвенчался, и вообще ему не до того. Но, оказывается, именно в этот момент всё кончено.

«Теперь вмешательство Меркуцио — да кого бы то ни было — просто невозможно. Ответить Тибальту должен Ромео — и только ударом, либо он опозорен навсегда. А он не понимает. Не врубается в ситуацию. … И порывается уйти. Чуть ли не убежать. Под свист и злобный смех ватаги Тибальта. Приветливо улыбаясь. Как жалкий трус».

С этого момента для Меркуцио, по версии Лурье, Ромео хуже, чем умер. Он совершил непростительное, а значит больше не существует.

«Какую-нибудь минуту назад вы любили человека. Готовы были отдать за него свою жизнь. А теперь вам тяжело на него взглянуть. Совестно и противно. Потому что это не он, а зачем-то разыгравший вас незнакомец с актерским дарованием. И, значит, никого вы не любили, потому что тот, про кого вы думали, что любите его, — не существовал. Тот, кого презираешь, — не существует».

И теперь, раз уж того, кого вы любили, никогда и не существовало, для Меркуцио самое время спокойно уйти, напиться и забыть о Ромео навсегда.

Меркуцио, как известно, поступает по-другому. Кричит знаменитое:

«О, низкое, презренное смиренье!
Его загладит лишь alla stoccata.
Тибальт, ты, крысолов, — что ж, выходи!»

Потом обнажает шпагу, дерется, после неудачного вмешательства слишком поздно прозревшего Ромео погибает, а дальше, как говорится, понеслось.

Кстати, автор повести не упоминает, какое именно ругательство отвешивает Тибальт. Вот этот роковой эпизод в том самом переводе Щепкиной-Куперник, на который опирается в своем расследовании Лурье:

«Тибальт. Ромео, ненависть моя к тебе
Другого слова не найдёт: ты подлый!»
В оригинале: Tyb. Romeo, the love I bear thee can afford
No better term than this: thou art a villain.

Варианты перевода слова a villain: злодей, негодяй, подлец, плут, хитрец, быдло. Возможно, именно последнее значение – оскорбление, с точки зрения Меркуцио, действительно несмываемое, разве что кровью…

Про папашу Гамлета

Ну вот. Главное произошло. Дальше автор будет разбираться, почему Меркуцио всё-таки лезет в ту роковую драку, заодно проговариваясь, какую роль Шекспир сыграл в его собственной судьбе.

«И тогда я обернулся и, как мог безмятежно улыбаясь, сказал самому крупному из шедших за мной по пятам дураков:

— Что ты ходишь за мной, как тень отца Гамлета?»

Что было дальше, прочитаете в повести. (Кстати, говорят, в советское время фраза про тень отца Гамлета была популярна. Фигурирует, кажется, в какой-то повести Кассиля, присутствует в изустных семейных байках – вот что значит бывшая «самая читающая страна»).

«Разбитое колено, сломанный нос. Какие пустяки. И даже тот день — 14 января 53-го — теперь вспоминать почти смешно. Хотя и не смешно».

Из текста Самуила Лурье не совсем понятно – история с батюшкой Гамлета имела место именно 14 января 1953 года, или с этой датой у него связаны какие-то другие (возможно, более страшные) воспоминания.

Интересный, кстати, был день в истории – 14 января 1953 года, среда. Которая следовала за вторником, 13 января, когда в «Правде» и в других центральных газетах было опубликовано сообщение ТАСС об аресте врачей-вредителей.

И в течение всего вторника все граждане большого Советского Союза прилипали к радиоточкам или вслух читали за семейным столом (незабываемо описано в рассказе Дины Рубиной «Любка»):

«Арест группы врачей-вредителей. … Установлено, что все эти врачи-убийцы, ставшие извергами человеческого рода, растоптавшие священное знамя науки и осквернившие честь деятелей науки, — состояли в наемных агентах у иностранной разведки. Большинство участников террористической группы (Вовси М. С., Коган Б. Б., Фельдман А. И., Гринштейн А. М., Этингер Я. Г. и другие) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах. На самом же деле эта организация проводит под руководством американской разведки широкую шпионскую, террористическую и иную подрывную деятельность в ряде стран, в том числе и Советском Союзе».

За вторник и ночь на среду страна всё это переваривала, а 14-го началась вакханалия. Ученики пишут заслуженной учительнице на двери класса: «Здесь работают явреи». «Очкастых и носатых» выкидывают из общественного транспорта, объявляют бойкоты на работе (это, впрочем, самый мягкий вариант), в поликлиниках и больницах наблюдается натуральный массовый психоз – пациенты испытывают буквально средневековый суеверный ужас, что «убийцы в белых халатах» их всех незамедлительно перетравят.

Но самое страшное, говорят, происходило в школах, которые тогда по мудрой сталинской задумке были поделены по половому признаку. Если в женских, как правило, ограничивалось бойкотом (время кровавых девчачьих драк всё-таки еще не наступило), то в мужских, особенно в младших и средних классах, творились по-настоящему чудовищные вещи. Например, одного второклассника в тот день просто повесили на дереве. Спросите – за что? За шею, – процитируем «Обитаемый остров» Стругацких. Мальчика спас прохожий.

А поскольку жаловаться было не принято, родители, которым своих бед хватало, о большинстве «эксцессов» такого рода так никогда и не узнали.

К слову: году эдак в 69-ом Лурье сумел впервые напечатать повесть Стругацких «Обитаемый остров». А через 20 лет – «Софью Петровну» Лидии Чуковской, «Слепящую тьму» Кёстлера…

...А с 14.01.1953 (в Ленинграде в тот день была оттепель) у Лурье, возможно, тоже связано что-то такое, о чем «теперь вспоминать почти смешно. Хотя и не смешно».

Тогда, не слишком холодной зимой 53-го года, говорят, издыхающий тиран имел насчет евреев какие-то глобальные планы. И красивое иностранное слово «космополитизм» никого не вводило в заблуждение. К счастью, у уважаемого шотландца Джона Чейна и не менее уважаемого ирландца Уильяма Стокса были свои планы…

«Эй, однокорытники! Если кто из вас еще жив и если кого иногда, случайно, пощипывает совесть, — не горюйте! Страна боролась с космополитизмом; в частности, вы — со мной. Все нормально. Мне посчастливилось: видать, крепкая была башка. Вам не удалось выбить из меня, как пыль из коврика, — этот самый космополитизм. Не то чтобы я этим гордился, гордиться тут нечем, да и не умею я чувствовать гордость (как выяснилось — и страх; да, представьте; сам удивляюсь). Но как-то радует меня, что я жил и умру безродным космополитом».

У читателя нет оснований не верить Лурье, когда он говорит, что он не умеет чувствовать страх. Но, похоже, сам предмет ему знаком, и он мог бы сказать, как отец Гур какому-нибудь самонадеянному Румате:

«Что вы знаете о страхе, благородный дон!»

Поэтому, прочитав повесть, вы уже никогда не забудете про погибших страшной смертью двойников Ромео и Джульетты – красавицу Нагору и ее возлюбленного, про несчастного «злоумышленника» Павла К. из города Балашова, застрелившего из сострадания больную раком жену, про замученную «любящей» семьей пакистанскую девушку…

За полгода, прошедшие с того времени, как Самуил Лурье окончил повесть, произошло еще много всякого: достаточно открыть ленту новостей. Есть от чего впасть в отчаяние при виде того, что делается дома. А также в тех местах, докуда любезное отечество дотянуло руки.

Но Лурье везучий – ему подставляют плечо и спасают от отчаяния такие же безродные космополиты, как и он сам.

«Называю наугад: как Спиноза. Как Лермонтов. Как Шаламов. Как Оруэлл. Как Брэдбери. Как мой Меркуцио».

И русская литература, о которой Лурье столько написал и явно еще напишет.

«Возможно, оттого, что, как сказал Салтыков, одна только литература не признает смерти».

А значит, скрипи и дальше воронье перо.

Максим Волков, специально для «Фонтанки.ру»