О литературе с Виктором Топоровым: Котлеты и мухи Григорьевской премии

23 сентября 2012, 17:22

Версия для печати

Tweet

К началу третьего сезона Григорьевской премии приурочен выпуск уже второй «Антологии Григорьевской премии». Рецензировать эту книгу мне трудно, ведь ее (как, впрочем, и первый выпуск) составил я сам. Тем не менее, я попробую.

Премия создана три года назад «для увековечивания памяти петербургского поэта Геннадия Анатольевича Григорьева (1949-2007) и поощрения творчески близких ему стратегий и достижений в современной русской поэзии», - сказано в регламенте. О самом Григорьеве сказано уже немало – и несомненно будет сказано больше. Кстати, в каждый выпуск антологии я включаю и репрезентативный фрагмент григорьевского творчества, а начиная со второй антологии – и стихи одного из членов жюри (сформированного исключительно из друзей покойного поэта; перечень этот по старшинству открывает Николай Голь). Сейчас, однако, давайте поговорим о творческих стратегиях – и проиллюстрируем их на примере достижений.

1) «И горит моя звезда - над». Принципиальная установка на равнодушие к собственной литературной карьере: когда, и где, и рядом с кем тебя напечатают; когда примут (или вообще не примут) в Союз писателей, в Литфонд, в ПЕН-клуб и в прочие престижные организации; какие гранты выпишут, какие стипендии выдадут, какими премиями наградят.

Вопреки широко распространенному заблуждению, отрицаемые в предыдущем абзаце окололитературные амбиции были одинаково присущи и карьерным стихотворцам советского времени, и значительному большинству представителей поэтического андеграунда. Первые шли в писательское начальство, вторые, оставаясь до поры до времени в засаде, в писательское начальство рвались. Что с особенной наглядностью проявилось в последнее десятилетие, когда литературное начальство не столько ушло, сколько сменилось; нравы же – лютые литературные нравы советского времени - остались теми же. Григорьев же был не столько «над» этой возней (вынесенной в эпиграф строке двадцатилетнего поэта присуща романтическая идеализация), сколько вне ее. И как только перед ним начинала маячить перспектива хоть какого-нибудь карьерного роста, он делал всё, чтобы извести подобную возможность на корню. Естественно, мы, члены оргкомитета премии, стремимся отметить и поощрить его преемников.

Мои ровесники в майорах,
В столоначальниках, а я
Паясничаю, словно Йорик,
И не имею ничего.
Душою рад, когда ругают
Престол, которому служу.
И не родился ещё Гамлет,
Что пустит надо мной слезу.
     (Валентин Бобрецов, СПб)

2) «Я вам ничего не оставлю». Считается, что есть романтические поэты, а есть иные, не романтические, - но это, опять-таки, не более чем широко распространенное заблуждение. Поэзия бывает романтической – или никакой. А романтическая поэзия зиждется на ощущении трагичности всего и вся: и гвоздя в сапоге, и поэзии Гете. Трагическое мироощущение плюс трагическое самоощущение – вот на чем и только на чем зиждется подлинная поэзия.

В современной поэзии (так называемой поэзии) единственно достойной стратегии писать «на разрыв аорты» внешне успешно противостоят две другие: вялотекущее и низкотемпературное бабье бормотанье в рифму и уж вовсе никчемушный верлибр. И то, и другое стало воистину массовыми поветриями. Отдельно оговорю, что мы не имеем  ничего против сложного, насыщенного, игрового и, вместе с тем, безусловно трагического верлибра выдающихся поэтов Запада – во всем диапазоне от Эзры Паунда до Люсеберта, которого я переводил и которому, кстати, посвятил восторженное стихотворение  Геннадий Григорьев. Наши нынешние верлибристы в массовом порядке подражают усредненному западному свободному стиху, подражают какому-нибудь никчемному американскому грантоеду Джону Эшбери, - подражают в стихах и пытаются подражать (особенно по части грантов) - в жизни. Разумеется, мы поддерживаем прямо противоположную стратегию.

На омраченных и засвеченных
Открытках из другого мира
Живет изогнутая женщина,
Которая меня любила,
Она проходит по изогнутым,
Летящим на сверхсветовой,
Разобранным на кванты комнатам,
И в коммунальной душевой,
Средь возбуждающих картинок,
Под слоем грязи ледяным,
Засвеченный находит снимок,
Где я изображен живым.
       (Дмитрий Мельников, Москва)
 
3) «Лукавый нам опять расстроил планы». Есть такое понятие: романтическая ирония. Подлинным поэтам романтическая ирония почти всегда присуща (но в разной мере и все же не всегда). Важно осознать, что она зиждется на трагическом миро- и самоощущении и – в отсутствие такового – оборачивается пустым зубоскальством или же прикладной фельетонистикой.

Какой-нибудь григорьевский «Сарай», актуальная политическая начинка которого давным-давно протухла, остается прелестным стихотворением, потому что смеется над несовершенством мира – и, вместе с тем, это несовершенство оплакивает, тогда как стихи гремевших некогда иронистов (то есть всего-навсего зубоскалов) давным-давно сгинули в Лету. Романтическая ирония присуща обоим первым призерам Григорьевки прошлых лет – Всеволоду Емелину и Александру Кабанову; здесь же я приведу стихотворение третьего призера прошлого года москвича Игоря Караулова.

АД
Жизнь будто бы замедленная съемка
Неловкого падения на льду.
Не удержала режущая кромка:
Сейчас я упаду, и встретимся в аду.
Ад для меня – последняя надежда
Увидеть вновь деревья и дома.
Хотя не знаю, как туда одеться:
Там будет лето вечное? Зима?
Да ладно, всё равно собрать не дали
Вещичек, да и взял бы я коньки,
А там – крутить чугунные педали,
Чтоб тополя картонные восстали
И близкие остались мне близки.

4) «Не живите ниже Вити». Приверженец традиционного рифмованного стиха, Геннадий Григорьев был версификатором-виртуозом – и эту-то виртуозность мы и ценим в стихах участников премиального конкурса, одновременно отмечая (причем отмечая не без ужаса), как упало общее качество стиха – в том числе и у вроде бы недурных по многим другим параметрам стихотворцев.

Создается впечатление, что, обращаясь к традиционным стихотворным формам, подавляющее большинство пишущих вслепую копирует их у предшественников – и близких, и дальних, - копирует не вдумываясь в то и даже не задумываясь над тем, что стихотворная форма сама по себе значима: и если ты пишешь рифмованным стихом, то рифмовать нужно на опорные слова (а не на прилагательные, неуклюжим хвостом прицепленные к существительным), чтобы ограничиться одним примером. Потому что есть еще и качество самой рифмы, и композиция лирического стихотворения, и образность, и взаимосочетаемость метафор, и тысяча других вещей, которым у нас в свое время учились, и которым мы в основном учились у самих себя (и друг у друга), и которые сегодня многими отсекаются якобы за ненадобностью. Ну вот, многими отсекаются – а Григорьевская премия поддерживает как раз немногих.

Стравинского они играли так, что на средине я вскричала «браво»,
Чем удивила дамочку в летах. На выходе пальто было рукаво,
И музыка отрава, на нее ложилось все, что в жизни не сложилось.
За легкость непростительную – о, еще ответишь, когда ночью в минус
Дождя уходят синие такси, и желтым окна светятся квадратно,
И вымокший пожарник, как бинты, рвет сплющенные шланги гид(а)ранта.
         (Катя Капович, США)

5) «И, раздавив на подбородке прыщ, он нам сказал: «Я вам секрет открою, народу здесь собралось сорок тыщ… милиции же меньше ровно втрое!» Вопрос о том, что поэтов сегодня втрое больше, чем читателей поэзии, даже не обсуждается – в силу своей очевидности. Поэты отдельно, читатели отдельно; котлетам без мух только лучше, но в наши дни и мухи – скооперировавшись – научились преспокойно обходиться без котлет…

Поэтическая стратегия Геннадия Григорьева – при всем его равнодушии к карьере, деньгам, публикациям (правда, отнюдь не к славе, которая должна была придти как бы сама по себе) - заключалась в том, чтобы его читали, слушали, переписывали, заучивали наизусть, с восторгом – да хоть бы и с возмущением – цитировали друг другу. Эту уже едва ли не занесенную в Красную книгу поэтическую стратегию также поддерживает и поощряет Григорьевка – и все (ну, или, будем реалистами, почти все) стихи, включенные в антологию интересны или могут оказаться интересными не только самим сочинителям (которым, наоборот, не интересно ничто, кроме собственных виршей), но и «сторонним» читателям. На это я надеюсь и, вместе с тем, на этом настаиваю как данной антологии составитель. Ну, и как рецензент тоже)))

Виктор Топоров, специально для «Фонтанки.ру»