Две смертельных поездки на одном красном автомобиле

28 октября 2014, 18:32

Версия для печати

Tweet

Большой оперный сезон в Петербурге был открыт Михайловским театром, который представил совместную с берлинской Staatsoper постановку «Манон Леско» Пуччини. Режиссер Юрген Флимм и художник Георгий Цыпин хотели представить на сцене фильм в стиле нуар. Фильм получился, только вот его жанр определили не постановщики, а два состава исполнителей — зрители в Михайловском смогли в итоге увидеть как любовную драму, так и салонную комедию-фарс.

Испытание богатством и славой — это капкан, в который, подобно молоденькой Манон, попали многие кинозвезды, зачастую заплатившие за это очень большую цену. Сходство сюжетов налицо, поэтому превращение оперного действа в киноленту выглядит естественным (для пущего эффекта на занавес проецируется заставка вымышленной киностудии Sunset Motion Pictures, обитающей где-то на стыке тридцатых-сороковых годов). Обращение к кинопроекциям, вообще является приемом, проходящим сквозь всю постановку и призванным создать необходимую атмосферу перед очередным актом. И все бы ничего, стилистика была бы выдержана, если бы не человеческий фактор.

После просмотра двух представлений оперы с разными составами подтвердилась истина из фильма «Формула любви»: «Ежели один человек построил, то другой завсегда разобрать может». Постановщики решили осчастливить публику возможностью выбора: увидеть «Манон Леско» с нашими исполнителями — Анной Нечаевой (бывшей солисткой «Санктъ-Петербургъ Опера» и Михайловского, поющей ныне в Большом) и Фёдором Атаскевичем, или познакомится с интерпретацией сюжета итальянскими певцами Нормой Фантини и Стефано Ла Колла. Вряд ли режиссер и менеджмент Михайловского театра предполагали, что на выходе будут получены два кардинально разных спектакля. Если Нечаева и Атаскевич представили публике трагическую историю любви, то итальянцы «дали страсть» и превратили оперу в напыщенное комичное действо.

Итак, перед нами съёмочная площадка, где идут пробы: продюсер (по синопсису оперы богач Жеронт де Равуар) подыскивает красивое личико, которое гармонировало бы с роскошным авто вызывающе-красной окраски и с его собственными апартаментами. Выясняется, что лучше всего предъявляемым требованиям соответствует юная актриса — Манон. Кабриолет будет сопровождать ее всю сценическую историю и приобретет символическое значение. Поначалу он красив, ярок и радостно принимает в себя и Манон, и Рене де Грие, который уводит Манон из-под носа у старика. И здесь зрителей первого представления ожидал ломающий шаблоны сюрприз: при всем почтении к госпоже Фантини следует признать, что рисунок ее игры был предельно далек от облика наивной девушки и отсылал, скорее к образу, созданному незабвенной Нонной Мордюковой в «Бриллиантовой руке» – когда она представала сексуальной вамп в нетрезвых видениях Семен Семеныча Горбункова. Анне Нечаевой, конечно, тоже не пятнадцать маноновских лет, прописанных в либретто, но выглядела она не в пример достовернее, чем итальянская коллега. Комичность ситуации усугублялась по мере развития сюжета. Вот во время вступления ко второму акту мы видим проекцию: Манон-Фантини и де Грие-Ла Колла рассекают в кабриолете, дама томно глядит на кавалера и льнет головкой к сильному плечу. В исполнении Нормы Фантини это выглядит жирным гэгом, так что смех, раздававшийся на премьере в зале, был неудивителен. Остается добавить, что эта картинка повторяется три раза, перемежаясь нарезкой из пафосных киноумираний, в которых герой той или иной ленты (цитируются самые разные фильмы, вплоть до «Ивана Грозного») находит возлюбленную либо в состоянии остывания, либо близком к этому. В варианте Нечаева-Атаскевич этот эпизод постановки выглядел по-настоящему трогательно, ни о каком смехе зрителей не могло быть и речи.

Такого же рода стилистические расхождения двух представлений отмечались и дальше: если в сцене подготовки к побегу из апартаментов де Равуара Манон-Нечаева предстает в облике пустоватой девушки, которая на пороге опасности медлит, будучи не в силах расстаться с украшениями, то Манон-Фантини — гротескная фигура, комично опустошающая ящики с ожерельями. Очередное воспоминание из области советского кино — титр «Сердца и жемчуга или погибшая любовь праздной ящерицы» из ленты «Здравствуйте, я ваша тётя!» – здесь оказывается весьма кстати.

К счастью, третий акт — сцена отправки корабля, увозящего из Гавра распутных женщин, – оказался выдержанным в высоком трагическом ключе в обоих случаях. И здесь нужно отдать должное и Стефано Ла Колла, и Фёдору Атаскевичу: исполнение обоими певцами ариозо Де Грие «No!.. pazzo son» пробирало насквозь. Правда, в голосе Атаскевича иногда слышался «песочек», что простительно для не успевшего выздороветь исполнителя, который все-таки нашел силы выйти на сцену. И здесь же настала пора для звездного часа оркестра Михайловского театра и Михаила Татарникова, которые блистательно исполнили интермеццо — музыкальную кульминацию оперы. Этот номер заслужил отдельные аплодисменты благодарных зрителей.

Последний акт постановки — царство отчаяния и безысходности. Разрушающиеся стены студии, мрак и унылый свет одинокого софита, брат Манон, до последнего издыхания фиксирующий на пленку агонию Манон и де Грие. Споры излишни: в финальной картине мастерство маэстро Татарникова и его оркестра сопрягается с точно выверенным подходом сценографа и той игрой актеров, которая позволяет говорить о магической силе искусства. Смертным одром для актрисы призван стать все тот же вызывающе-красный автомобиль, но уже помятый, лишенный колес и фар — две поездки обоих образов Манон закончились трагически. Но даже этот конец не судился несчастной: актрису пытается увезти из тьмы де Грие, волочащий за собой стул с любимой. Но нет — ей не удержаться: со словами «любовь моя не умрёт» героиня в высшей степени правдоподобно ударяется оземь. Обе исполнительницы проделали этот трюк самоотверженно, а Анна Нечаева ещё и грациозно.

Абсолютно необходимо отметить выступления Александра Кузнецова и Бориса Пинхасовича в партии брата Леско, Евгения Ахмедова (Эдмонд) и Юрия Мончака и Николая Копылова (Жеронт де Равуар). Запомнились сцены мадригала и погрузки на корабль, а в арии Манон «Tutto dunque е finito» безумно красиво прозвучали как Анна Нечаева, так и Норма Фантини, чей голос к финалу избавился, наконец, от подрагивающих «низов».

Что ж, первую оперную премьеру петербургского сезона можно безусловно рекомендовать к просмотру: при всей навороченности и пышности режиссерской концепции, новый спектакль в исполнении труппы, оставшейся без попечения Василия Бархатова, и «наших» артистов является именно спектаклем — ладно скроенным, убедительным и без налета какой бы то ни было «попсы».

Евгений Хакназаров, «Фонтанка.ру»