Те, кому нечего ждать, отправляются в путь

21 июля 2014, 01:36

Версия для печати

Tweet

Михайловский театр, выполняя обещание регулярно обращаться к «Евгению Онегину», представил новое прочтение классического сюжета. На смену эстетскому безобразию Андрея Жолдака (увенчанному, правда, «Золотой маской») пришел легкий, со светлой палитрой и – о, чудо! – почти традиционный «Онегин». Конечно, насколько это возможно для режиссера Василия Бархатова.

Нет, разумеется, имеет место и хронологический, и фактический перенос действия: «деревенская» часть происходит, судя по костюмам крестьян, где-то в позднечеховские времена, в дачной местности в излучине реки, а «петербургская» – и вовсе на вокзале. Не факт, что именно петербургском, поскольку с эпохой, опять-таки, загадка. Больше всего интерьер и костюмы путешественников соответствуют 20-30-м годам прошлого века, а в эти времена в нашей стране князья были не актуальны. Но после зашкаливающей по всем мыслимым параметрам постановки «Войны и мира» http://calendar.fontanka.ru/articles/1706/ в Мариинском, премьера которой совпала с михайловским «Онегиным», такие режиссерские решения Василия Бархатова являются абсолютной невинностью и побуждают снова и снова произносить слова благодарности. Вот уж точно – все познается в сравнении!

Итак, вначале перед нами: небольшой дачный домик-клетушка, в котором ютится ларинское семейство, мерцающая под луной полноводная река, да новенькие лодки. Как-то сразу отдает «Русалкой», которую Бархатов поставил в Мариинском. И неспроста – перед нами повторение пройденного от художника-постановщика Зиновия Марголина. Никуда не делась и манера заставлять главных героев пропевать хрестоматийные строки почти что из боковых кулис, заставляя зрителей, оказавшихся в ложах, отчаянно вытягивать шеи. Камерность действия порой была буквальной: и Татьяна с Ольгой, и Ларина с няней, и Онегин с Ленским, напихивались в веранду и затворяли за собой дверь. Как еще не догадались задернуть оконце шторкой и только потом выяснять отношения!

А зашториться, право, не помешало бы: судя по всему, что крестьяне, посещающие Лариных, что гости на именинах Татьяны – все с каторжным прошлым. Издевательствам над бедной вдовой и сестрами-сиротами несть числа: то поселяне под хор «Вайну-вайну!» устроят псевдосвадьбу Татьяны с особенно подвипывшим типом, а после ворвутся в дом с грабительскими намерениями, то после катания на санках, заменяющего танцы на именинах несчастной, практически заставят Онегина и Ленского биться на кулачках (так решена сцена дуэли). В результате поэт, картинно грохнувшись с высоты на спину, погибнет вовсе не от выстрела, а, как бы выразилась полиция в протоколе, «от удара головой о твердую поверхность». Чуть ранее мосье Трике, облаченный в женское платье в горошек, будет петь куплеты, рядя Татьяну в одеяния огородного пугала плюс маковый веночек. Все логично и понятно: и почему семья Лариных постоянно не в духе, и почему бедная Таня значительную часть действия предпочитает проводить на предполагаемой завалинке под оконцем, возле кулисы, в стороне от веселых подруг.

Итак, нервы-нервы. Во всем семействе более-менее спокойна только няня (Любовь Соколова) – да и то, есть подозрение, что только потому, что «тупеет разум, Таня». А так, и госпожа Ларина (Анастасия Виноградова-Заболотская) поет про данную свыше привычку с пунцовыми от возмущения щеками – достал ее этот дачный поселок с поганой излучиной, ох, как достал! И Ольга (Ирина Шишкова) негодует и отчаянно жестикулирует перед носами родственников. Кстати, ровно такое же решение образа мы уже видели в культовой постановке Дмитрия Чернякова в Большом театре: разница лишь в велосипеде, на котором перемещается Ольга у Бархатова, да в разбитой в сердцах тарелке. Наверняка такое заимствование польстило самому Чернякову, который был замечен на премьере в Михайловском.

Понятно, что это семейное, и что от Татьяны (Асмик Григорян) тоже следует ожидать пароксизмов. Так и случилось: сцена письма сопровождается метаниями вдоль реки и настолько экстатическими жестикуляциями, что порой кажется – действие происходит не в средней полосе России, а где-нибудь на темпераментном Ближнем Востоке. Наверное, отчасти этим можно объяснить недостаточно продолжительные аплодисменты публики в конце сцены, а ведь с точки зрения исполнительского мастерства Асмик Григорян их, безусловно, заслуживала. Оглядевшись по сторонам, признаюсь: пара-тройка фрагментов одиннадцатиминутного эпизода прозвучала с подлинно вишневскими интонациями, словно дух великой Галины был в этот вечер где-то рядом. И громкое «браво!» Владимира Кехмана в этом случае было более чем заслуженным и справедливым. Пусть в этой статье Асмик усышит его еще раз.

Фото: Стас Левшин

Несказанно разочаровал вышедший в партии Онегина Владислав Сулимский. Если в начале его голос звучал, как и подобает романтическому – по уездным понятиям – герою, то начиная со сцены дуэли и до самого финала роль была провалена. Сложилось ощущение, что исполнитель смертельно устал. Зато новым рубликом просиял всю партию Ленский (Дмитрий Корчак). Образ влюбленного в свои стихи (но вряд ли в Ольгу) поэта доведен почти до эксцентричности. Всегда, везде одно мечтанье, одно привычное желанье – декламировать свои вирши, ежесекундно заглядывая в листики, содержащие нетленные строки. Даже сцена смерти Ленского завершится тем, что Онегин, порывшись в карманах усопшего, обнаружит только те самые наброски стихов. Звучал Корчак отменно – впрочем, за его плечами выступление в звездном «Онегине» в Венской Штаатсопер с Хворостовским и дебютировавшей в партии Татьяны Анной Нетребко, так что боевое крещение было основательным.

Последнее действие, как говорилось выше, происходит на вокзале. В зале ожидания, под огромными часами, выделена фуршетная зона – в предвкушении важных пассажиров. Появляется всклокоченный Онегин и музыканты-духовики в парадной форме начинают исполнять знаменитый полонез в стиле «бум-ца-ца» – просто отличная шутка Бархатова. Сразу выясняется, что вовсе и не Онегина ждут, а чету Греминых, которая и входит под восторженные возгласы встречающих и уже «правильный» исполняемый оркестром полонез. А нашего героя даже и не пускают за ограждение, только случайная встреча взглядами помогает Гремину вспомнить про «друга и родню» – и снова смутно вспоминается черняковская постановка. Князь Гремин (Айн Ангер) поет про то, что «любви все возрасты покорны», потчуя Онегина, чем кейтеринг послал, одновременно придерживая приятеля за воротник: ежели что – пеняй на себя, дружище. Если верхние ноты эстонского баса были так себе, то низы звучали не то, что честно – роскошно. Словно из бархатного динамика лампового радиоприемника образца 40-50-х годов, с тяжелыми ручками настройки и таинственным зеленым глазом. Аудиофилы поймут, о чем я.

Разумеется, не обошлась без режиссерской ухмылки еще одна знаковая точка спектакля – с малиновым беретом. По иронии Бархатова, у всех дам в этой мизансцене понаверчено что-то малиново-красное в волосах. У всех, кроме Татьяны. Получите, ревнители пушкинского текста.

Фото: Светлана Тарлова

Финальная картина происходит у выхода на перрон. Онегин и Татьяна, размахивая ретро-чемоданами, говорят друг другу последнее «прости» за спиной у выдержанного Гремина, который, впрочем, нервно и много курит, мусоля свой чемодан. Зря он нервничает: Татьяна не готова отказаться от вип-супруга, памятуя о том, что с Онегиным у нее один раз уже ничего не вышло. Где гарантия, что получится сейчас? Именно так воспринимается эта сцена и к тому, что написано у Пушкина и Чайковского, происходящее не имеет никакого отношения. Гремин берет жену за руку и стремительно – наконец-то можно оставить этот постылый вокзал! – выходит на перрон. Нет никакого сомнения, что их дальнейший путь будет счастливым и благополучным. Что у Онегина, оставшегося среди снующих пассажиров, возникнет фобия железнодорожных вокзалов или даже что и посерьезнее. И что Михайловский театр, несмотря на все странности и не самое впечатляющее музыкальное сопровождение спектакля (хотя дирижировал Василий Петренко), завершил оперный сезон очень достойно.

Евгений Хакназаров, «Фонтанка.ру»