Ася Пекуровская: Я не могу себе представить, что Довлатов – большой писатель

08 апреля 2014, 15:10

Версия для печати

Tweet

После сорока лет эмиграции в Санкт-Петербург приезжала Ася Пекуровская. Раньше ее знали как первую супругу Сергея Довлатова, а также близкого друга Василия Аксенова и Иосифа Бродского. Ныне Ася признанный (и одновременно — парадоксальный по своей методе) литературовед и специалист по философии культуры. Ее книги «Когда случилось петь СД и мне», «Механизмы желаний Федора Достоевского», «Герметический мир Иммануила Канта» взахлеб читаются интеллектуалами по обе стороны океана. Отзывы, правда, встречаются разные, но интерес к ее работам — бесспорен. Визит в родной город был недолог, но Ася нашла время для встречи с «Фонтанкой», чему весьма способствовала помощь Санкт-Петербургского центра гуманитарных программ.

- Ася, что есть литература для самосознания современного читающего американца? Если он возьмет в руки Достоевского или Толстого, произведут ли на него впечатление все эти пресловутые глубины, пороки, терзания и стремления?

- На Западе очень четко отделяется литература от не-литературы. У нас по-другому — было, по крайней мере: уж если человек приобщился к литературе, то она становится практически его жизнью и диктует законы, по которым он живет — во всяком случае, именно это я помню из нашей богемной ленинградской жизни. Литература была тем стандартом, который определял наши жизненные установки.

Я долгое время не принимала западной культуры, и не понимала очень важной вещи, которую сейчас поняла. Мне казалось, что на Западе всё искусственное, поверхностное, а вот у нас-то, воспитанных на Достоевском, на копании глубин... А потом я поняла, много думая о Достоевском и других авторах, что у нас человек не представляет никакой ценности. Мне не нравится понятие «духовное существо», но человека, у которого есть чувства, который уязвим очень, здесь, в России не видят. И ему не создают никаких удобств, его могут обидеть — просто ради красного словца.

На Западе очень щадят самолюбие человека. Поэтому то, что мне казалось искусственным, на самом деле не искусственное, а вот это вот желание не поставить вас в неловкое положение. Дать вам возможность всегда чувствовать себя комфортабельно.

- Одна из ваших последних работ посвящена Канту. И она востребована. Получается, философия нынче в тренде? Особенно это лестно для России — ведь принято считать, что мы здесь умнее, с более глубоким мышлением, чем «они». И такая точка зрения не может не отражаться и в общественной мысли, и на международной арене.

- В Америке непревзойденные интеллектуалы. И в философии много тех, кто бесконечно глубоко и интересно мыслит. Если говорить о русских интеллектуалах, я все больше и больше убеждаюсь, что для них — ввиду узкой специализации, видимо — нет «поверхности», но есть ограниченная направленность мысли. И это тренд в России. Я вижу: философы пишут об одной маленькой вещи — и хорошо пишут, интересно — но все-таки об одной маленькой вещи, не чувствуется кругозор. Очень многие почему-то ударились в политику, такие умные... А ведь «умные» и «ушлые» — это такие близкие слова...
Американцы — простодушный народ. Сейчас, может быть, в меньшей степени, но поверьте, когда я пришла работать в Стэнфордский университет, у меня никто не попросил диплома. Я сказала, что он у меня есть, и этого было достаточно. Сейчас ситуация немного меняется, но в любом случае, простодушие не означает, глупость. Это если мы говорим об интеллектуалах. А так, конечно же, в России, как и в Америке, есть масса людей, которых просто ничего не интересует.

(23.7 Мб)

Видео: Сергей Михайличенко

- Расскажите о планах. После «разбора» творчества Достоевского, кто из писателей на очереди? Я слышал, Булгаков?

- Пока я еще никак не могу закончить книгу «Чтение после чтения». Это из области философии: Делёз читает Лейбница, а я потом читаю их обоих. Я там много написала о законе достаточного основания у Делёза. Практически это закон о том, что все имеет свою причину. И всякая причина имеет свое следствие. И это не такой простой закон, который ввел Платон и, может быть, еще кто-то до Платона. Пока я закончила анализ этой концепции, по-моему, Хайдеггером. Но Булгаков в планах есть — даже одна или две главы уже существуют в набросках.

- Вам интересен Булгаков с его близостью к коммунистическим властям и – исходя из этого — не могущей не проявиться чертовщиной?

- Да, это очень важный аспект! Я же деконструктор, меня все это очень интересует. Я бы никогда не взялась за Булгакова, если бы просто прочла «Мастера и Маргариту» и сказала «Ух, какой прекрасный роман!» Меня интересуют именно эти подводные течения, которые нет-нет, да и проглядывают за этим гладким текстом. Конечно, для меня Булгаков – очень одиозная фигура, и у меня там есть еще такое, такое... (смеется — ред.) – но это уже будет сюрприз.

- Уж коли мы заговорили о писателях «первого ряда» — я, конечно, грубо говорю...

- Мы грубо говорим, потому что мы грубые люди! (заливисто смеется — ред.)

- Каждый за что-то «отвечает». Достоевский — духовность и глубины какие-то. Булгаков отвечает за чертовщину — кстати, и Гоголь тоже. Тургенев — нечто вальяжное, гламурное. Лермонтов — это комплексы, внутренний раздрай. А Пушкин — что же Пушкин, наше всё?

- Его поэзию не знают, как и поэзию вообще. Трудно переводить. А проза Пушкина... В Америке столько талантливых прозаиков, что пушкинская проза там... (машет рукой — ред.).

- Но вот фраза из пушкинской речи Достоевского: «Пушкин унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем». Вам близко такое понимание Пушкина?

- Я не верю, что Достоевский так его понимал. Я верю, что ему надо было так сказать в тот момент. Он знал свою публику, и для этой публики так и говорил. Пушкин — конечно, грандиозное явление, но я им не занималась. И в планах нет. Мне бы Булгакова закончить, а ведь есть еще планы с детскими книгами.

- Кстати, вы представили в Петербурге две серии книг с музыкальными дисками про каменного мальчика Спарка, которые вышли в руководимом вами издательстве Pekasus. И это не совсем обычные сказки...

- Действительно, там дело не в каком-то внешнем действии. Я стремлюсь в первую очередь показать развитие персонажа. Я старалась пробудить в себе ребенка, хотя он никогда полностью во мне не умирал. Сюжет прост — каменный мальчик движется по незнакомой местности, встречает незнакомых существ, но каждый раз мы наблюдаем его реакцию, которая, скорее, устремлена вовнутрь. Это как миф об аргонавтах — герои находят себя в процессе путешествия. Спарк — мечтатель и наблюдатель, он не такой уж активный деятель. В Америке отпечатан русский тираж, как только будут готовы диски, мы его привезем – здесь есть магазины, готовые эти серии продавать. Замечу, что коммерческого интереса у нас нет, речь идет о том, чтобы, может быть, возместить какую-то толику расходов, а не о доходе.

- Это тем более интересно, что новой детской литературы практически нет — до сих пор молимся на Барто и на Маршака.

- Я знаю! Постоянно перепечатывают сказки Андерсена, переписывают что-то. Когда я читаю детские тексты, я вижу, что они не избавилась от советских клише, от дидактизма. Вот этого у меня близко нет — поучений, какой-то несвободы.

- Да, несвободы у нас хватает. Скажем, нельзя «безнаказанно» оставить воспоминания о том же Довлатове, идущие вразрез с общепринятой традицией, как это сделали вы в книге «Когда случилось петь СД и мне»...

- А я до определенного времени ничего и не знала — только недавно мне стали что-то присылать, я ведь не смотрю интернет. Но я поняла, что люди в бешенстве от того, что я посягнула на святая святых. Я не могу себе представить, что Довлатов – большой писатель. Я этого не вижу. Но это мое мнение и не более того.

- Вы уехали в Штаты за свободой?

- Мысли о том, что я проживу всю жизнь в одном и том же городе — одной ее было достаточно, чтобы собраться в дорогу. Я не думала ни секунды. А второе — я хотела каким-то образом себя выразить, и понимала, что мне не удастся это сделать в России. Ретроспективно могу сказать, что я ни минуты не терзалась этим решением.

- Тем более, что вы в итоге нашли там свою судьбу.

- Мой муж Иоахим до выхода на пенсию работал как compurter scientist. Он немецкий человек, очень мягкий, нам комфортно жить друг с другом. Он мне не мешает делать то, что я хочу делать, и сам делает то, что ему важно. И вообще я думаю, что влюбленность — это вежливость.

– Можно ли сказать, что сейчас вы переживаете счастливейший момент в вашей жизни?

- Да. Я считаю, мне очень повезло в том, что я ни перед кем ни в чем не отчитываюсь и делаю то, что я хочу. Моя жизнь сложилась так, что я даже могу сказать, что я свободный человек. Конечно, из-за многочисленных планов — а я работаю по 14 часов в день — я подневольно свободный человек, но неволя моя — по собственной инициативе. Жизнь сложилась именно так. Вернее, я ее так сложила.

Евгений Хакназаров, «Фонтанка.ру»