Yours truly, truly Lenin: новые книги о 1917-м

07 ноября 2017, 16:47

Версия для печати

Tweet

«Фонтанка» 7 ноября представляет обзор новых книг и журналов о революции, которые уже вышли в печать или появятся на прилавках до конца осени. Претендент на «Большую книгу» создаёт мокьюментари о последствиях революции, экс-главред «Дождя» пишет 900-страничный сериал о гибели Российской империи. Британский фантаст и троцкист Чайна Мьевиль присягает на верность Октябрю, Ленин влюбляется, а петроградские модницы в 1917 году ищут, во что бы нарядиться.

Спираль истории

Алексей Слаповский. Неизвестность: роман века: 1917–2017. — Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. — 504 с.

Любите ли вы копаться в семейном архиве? Вытащить папку с родовыми реликвиями, посмотреть на военный билет деда и написанную неуверенной рукой автобиографию бабки; разглядеть на фотографии комсомольскую юность мамы. Почувствовать хрупкость пожелтевшей бумаги, вдохнуть её кисловатый запах. Это всё есть в новом романе Алексея Слаповского «Неизвестность».

Фото: сайт издательства АСТ

Листёр всех возможных литературных премий, давний автор ведущего интеллектуального издательства России «Редакция Елены Шубиной» разворачивает перед читателями архив фамильных документов, принадлежащий семейству Смирновых. Фамилия эта выбрана, очевидно, неслучайно: и из-за распространённости в России (все мы немножко Смирновы), и из-за смысловой игры: Смирновы – смирные, всё стерпят и перенесут.

Собрание охватывает целый век, с 1917 по 2017 годы: открывается дневником крестьянского сына Николая Тимофеевича Смирнова, пережившего Первую мировую и Гражданскую войны. Затем следуют записки его старшего сына, ставшего чекистом и пропавшего в Великую Отечественную; судебный приговор внуку, расстрелянному в 1962-м за изготовление самогонки и фальшивой валюты. Интервью с младшей дочерью Смирнова, комсомолкой и самолётостроительницей Екатериной Николаевной, записанное на диктофон в 2016 году; прозаические рассказы её сына Виктора Смирнова-Ворохина и email внука Глеба, больного церебральным параличом. Разобраться в этих, на первый взгляд, запутанных родственных связях по мере чтения не так уж и сложно, к тому же, в конце книги приведено генеалогическое древо.

Слаповского увлекает жанровая игра и имитация документальности (в кино такой приём называют «мокьюментари», от mock – подделывать и documentary – документальный). Писатель создаёт лоскутное одеяло из разнородных фрагментов текста, снабжает их комментариями, написанными нейтрально и беспристрастно, как будто от лица историка. Вот тут записи оборваны, тут «исправлены ошибки и расставлены знаки препинания», тут герои сталкиваются с реальными историческими персонажами: начальником ОГПУ АССР немцев Поволжья Яковом Бодеско-Михали или военным комиссаром Генрихом Шауфлером. Не все фрагменты одинаково хороши, и некоторые, кажется, сделаны только для того, чтобы спровоцировать читателя неожиданностью подачи. Что действительно стоит внимания, – так это первая и две последних части книги, мастерски передающих ощущение века.

Жизнь старейшего представителя рода, Николая Тимофеевича Смирнова, – это такие раннесоветские «Цветы для Элджернона». Правда, если герой фантастического романа Дэниела Киза стремительно умнеет после медицинского вмешательства, то персонаж Слаповского учится самостоятельно – читает, ходит в вечернюю школу. В итоге превращается из полуграмотного крестьянина в рационализатора производства (что и сгубит его в 1937 году). Читатель увидит, как меняется орфография и стилистика дневника, как из текста исчезают смешные словечки вроде «традицыя» или «фельшер», как из полного отсутствия рефлексии прорастает самосознание. «Я пошел на ферму и взял быка и корову. Отвел домой и вернулся еще, но уже ничего не осталось», – пишет Смирнов в 1918 году о разграблении фермы своей бывшей хозяйки Анастасии Прёловой. Пишет так, как будто не участвовал в грабеже, и инцидент случился сам собой. Но уже в 1920-х герой учит немецкий, создаёт неуклюжие стихи, рассуждает о пользе колхозов, переживает, когда его чуть не исключают из партии: «Может, все это потому, что раньше я видел только семью и деревню, а другого мира не видел, а теперь вижу. И меня будто хотели вместе с партбилетом отнять от этого мира».

Смирнова-старшего Слаповский селит на юге России, в окрестностях города Энгельс, столицы ликвидированной в 1941 году Автономной республики немцев Поволжья. Сложно придумать лучшее место и время для метафоры «пройти через горнило истории»: Гражданская война, сменяющие друг друга отряды красных и белых, реквизиции, репрессии, раскулачивание. В 1930 году жену Смирнова у него на глазах убивает его собственная сестра – за то, что проводил коллективизацию в родном селе. Самая страшная запись датирована голодным 1922 годом: Смирнов без комментариев перечисляет имена умерших членов семьи и приписывет своё в конце, не надеясь выжить.

На контрасте с этим любопытно следить за судьбой внука Смирнова, московского рекламиста и художника Виктора Смирнова-Ворохина. Его рассказы о второй половине XX века близки к довлатовским (не хватает, правда, самоиронии): пьянки, гулянки, романы, несколько браков. Тут – совсем другой уровень проблематики: одно из самых серьёзных решений, принятых героем, – отказ опохмелиться после очередного запоя. А письмо Глеба Смирнова, датированное 2017 годом, мысленно возвратит читателей к истории его прадеда. Правда, ошибки в тексте и по-детски наивное ощущение себя в мире и мира в себе у него – от другого: парень болен, мало общается со сверстниками, ему трудно писать: «Я уверенный пользователь в компьютере, играю все игры и смотрю фильмы», «У меня давно был акаунт на сайте знакомств. Я там дал свою фотографию и написал свой возраст все честно». История движется по спирали, повторяется и выходит на новый виток.

Алексей Слаповский свои авторские намерения обозначил в предисловии к роману – непредвзято разобраться в истории, отказаться от идеологических схем, вслушаться в речь героев, «не высовываясь со своим мнением». В результате какой-то внятной исторической конструкции писатель так и не построил, что, может быть, и к лучшему. Автор, правда, утверждает, что понял: «Каждое поколение начинает жить словно заново, получая в наследство то единственное, что у нас постоянно, – череду перемен с непредсказуемым результатом». Но неужели во Франции или Англии по-другому? Перемены есть везде, пусть и не везде они такие кровавые, как в России; без неизвестности невозможна история. В результате роман получается тем, чем он и кажется на первый взгляд, – рассыпающимся ворохом семейных документов. У этой адекватности обнаруживается много плюсов, хотя единой концепции роману всё-таки недостаёт.

Альтернативный октябрь

Чайна Mьевиль. Октябрь. – М.: Издательство «Э», 2017. – 480 с.

Чайна Mьевиль – британский фантаст, смешивающий в своих произведениях стили хоррора, стим-панка, фэнтези. А ещё – убеждённый левак и троцкист, бывший член Британской социалистической рабочей партии. Чтобы написать книгу о русской революции, он прочитал десятки, если не сотни публикаций на английском, но подчёркивает, что его труд «не претендует на роль исчерпывающего научного исследования». «По сути, это художественное произведение, – отмечает Мьевиль. – 1917 год представляет собой захватывающий роман, он полон исторических событий, надежд, предательств, невероятных совпадений, войн и интриг».

Фото: Сайт издательства «Эксмо»

«Октябрь», конечно, – не роман, скорее – дайджест событий 1917 года. Но, чтобы дать читателю больше исторического контекста, Мьевиль начинает повествование со времён Петра I. Каждая из десяти глав начинается с репортажного фрагмента (вот император закладывает новую столицу «на продуваемом ветром острове», вот холодным февралём 1917 года «люди выходят на улицы и выстраиваются в очереди за хлебом»), далее следует пересказ исторических исследований, цитаты из очевидцев и политических деятелей. Чтение это для русскоязычной публики может оказаться полезным – по двум причинам. Во-первых, чтобы восстановить общий ход событий, во-вторых, чтобы сконцентрироваться на деталях. Помните ли вы, что в 1914 году член Государственного совета Пётр Дурново направил Николаю II записку, где предрёк революцию? Знаете ли о судьбе большевика Пригары, эмигрировавшего после Московского восстания в Париж? Там он оголодал, сошёл с ума и бросился в Сену, привязав камни к ногам, и эта трагедия не единична в среде русской политической эмиграции.

Один из основных вопросов для Mьевиля – разобраться, была ли революция изначально обречена на то, чтобы выродиться в сталинщину и ГУЛАГ, или в России просто что-то пошло не так. Британец считает: коммунистическая идея – не мертворождённая конструкция, ей всё-таки надо дать шанс. Об этом Мьевиль говорит в эпилоге книги: ведь «Октябрь – на какой-то краткий миг – породил новый вид власти». Если бы левые меньшевики в октябре 1917 года не вышли из ЦК партии, «могло быть сформировано менее однопартийное и подверженное критике правительство», и история пошла бы по-другому. Звучит, если честно, не очень убедительно.

От санкюлотов до белоленточников

Теория моды. – Осень 2017. № 45. – 373 с.

Как сохраняли во Франции одежду времён Великой революции? Какие политические коннотации несёт маленькое белое платье «из чистого муслина с высокой талией»? Кто она, первая женщина, которая начала носить брюки, и точно ли в этом жесте крылся политический оттенок? Что надевали петроградские модницы в 1917 году? Как на Александровской колонне вместо ангела чуть было не появился Ленин?

Фото: сайт издательского дома «Новое литературное обозрение»

Журнал «Теория моды» издательского дома Ирины Прохоровой «Новое литературное обозрение» – чтение всегда увлекательное, хотя под традиционными рубриками «Одежда», «Тело», «Культура» обычно скрывается материал несколько эклектичный (от текстов о нижнем белье до рассуждений об искусственных органах как «модных аксессуарах»). Но в сентябре редакция сверстала полноценный спецвыпуск, подчинённый общей идее – посмотреть, как взаимодействовали феномены революции и моды.

Исследование этой связки получается всеобъемлющим, начинается с Великой французской революции, а заканчивается костюмом белоленточной оппозиции на российских митингах протеста в 2011 году; среди авторов – ведущий куратор Музея моды в Париже Паскаль Горже, поэт Линор Горалик, историк советской повседневности Наталия Лебина. В основании этого Монблана – остроумный текст о революции в изучении моды, произведённой полвека назад книгой «Система моды» Ролана Барта.

Похоронить империю

Фото: https://www.bookvoed.ru/book?id=7626302 Автор: сайт https://www.bookvoed.ru

Михаил Зыгарь. Империя должна умереть. – М.: Альпина Паблишер, 2017. – 912 с.

Толстенная книга экс-главреда «Дождя» и бывшего военного корреспондента «Коммерсанта» появилась, чтобы в деталях рассказать, как и почему развалилась Российская империя. До революции её довела косность правящей верхушки, помноженная на нерешительность либералов и исключительное везение радикалов, – так можно передать позицию автора.

Понятно, что 1917 год – лишь сливки на сооружённом Зыгарем торте: действие начинается в 1891 году отлучением Льва Толстого от церкви, и даже до революции 1905 года речь дойдёт только на 300-й странице. Зыгарь – журналист до мозга костей, – и это счастье для читателя: 900-страничный фолиант воспринимается на удивление легко. Тут даже не репортаж, а настоящий сериал, разбитый на десятки маленьких эпизодов. В центре каждого – отдельная фигура или событие, на которую Зыгарь смотрит с разных сторон, как будто через систему из установленных в разных точках камер, не забывая чередовать общие и крупные планы. Вы попадёте на митинг у Казанского собора, где в 1901 году одновременно участвуют «молодой человек из хорошей семьи, сын пермского губернатора Пётр Струве» и «юноша из низов, Алексей Пешков, подписывающий свои рассказы псевдонимом Максим Горький». Подслушаете эмоциональный телефонный разговор председателя Временного комитета Госдумы Михаила Родзянко с командующим Северным фронтом Николаем Рузским – эта беседа в марте 1917 года приведёт к отречению от престола. Увидите, как Ленин с Троцким после взятия Зимнего дворца «смотрят друг на друга и чуть смеются».

Фото: сайт https://www.bookvoed.ru

Недостатки книги происходят из того же источника, что и её достоинства. Зыгарь старается сделать текст как можно ярче и переводит реалии начала XX века на знакомый современному читателю язык. В результате Зинаида Гиппиус становится «секс-символом»; публицисты и писатели Дмитрий Мережковский, Василий Розанов и Дмитрий Философов, пришедшие на аудиенцию к председателю Святейшего Синода Константину Победоносцеву, превращаются в «хипстеров»; дореволюционные заводчики упорно называются «бизнесменами»; а выступления мировой общественности в поддержку цареубийцы Геси Гельфман Зыгарь сравнивает с резонансом вокруг дела Pussy Riot.

По мере чтения книги образ империи раздваивается. От рухнувшего дореволюционного государства отделяется и всё увереннее прорисовывается империя современная. Говоря об эпидемии самоубийств в начале XX века, автор напоминает о «группах смерти» «ВКонтакте»; доклад Победоносцева «Великая ложь нашего времени» сравнивает с рассуждениями российских политиков о западной демократии. Впрочем, в эпилоге Зыгарь подчёркивает, что сходство между новой и старой Россией – не такое уж прямое: «российское общество несравнимо более образованно и благополучно, чем сто лет назад». А заодно разбирается с ещё одним беспокоящим его вопросом – насколько неизбежны революции: «Если пытаться проживать историю шаг за шагом, день за днем... стройные концепции рассыпаются. Ничто не выглядит предрешенным».

«Крепко обнимаю. Ваш Ленин»

Владимир Ленин. Ослиный мост. Статьи. – СПб.: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2017. – 560 с.

Сложно представить человека, который сегодня станет добровольно читать Ленина: 55-томное собрание сочинений перегружено идеологией, пугает длинным рядом синих корешков. Литературный критик Лев Данилкин, недавно выпустивший биографию Ленина «Пантократор солнечных пылинок», сделал часть работы за нас. В новой книжке «Ослиный мост» выбрано самое-самое из сочинений вождя мирового пролетариата. Сказать, что это – «самое важное», «нужное», «интересное» в данном случае будет неточно, а вот «самое разнообразное и человеческое» прозвучит верно.

На Ленина Данилкин приглашает посмотреть и через корпус классических текстов (и «Материализм и эмпириокритицизм», и «Империализм, как высшая стадия капитализма», и «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» приводятся в книжке, правда, в сокращении), и через работы, которые не так замылены многолетним употреблением на занятиях по марксизму-ленинизму. В 1900 году Ильич совершенно по-детски переживает из-за конфликта с Плехановым: «Мою «влюбленность» в Плеханова... как рукой сняло, и мне было обидно и горько до невероятной степени». В 1895-м на допросе в Петербургской тюрьме заявляет, что «не признаёт себя виновным в принадлежности к партии социал-демократов или какой-либо партии», и ничего не знает «о существовании в настоящее время какой-либо противоправительственной партии». Отдельное удовольствие – читать ленинские письма к женщинам. В 1914-м он на смеси русского и английского описывает состоявшей с ним в любовной связи Инессе Арманд, как гуляет в горах, и подписывается: «Yours truly, truly W. I.» Письмо революционерке Марии Эссен начинается обращением «Дорогая зверушка! (оно, впрочем, связано с партийной кличкой Эссен – «Зверь»)», а заканчивается очень человечным: «Крепко обнимаю. Ваш Ленин».

Фото: предоставлено издательством «Лимбус Пресс»

«Ослиный мост», поясняет Данилкин, – немецкое выражение, которое было по душе Марксу и Энгельсу. Так называлась сделанная на скорую руку вещь, призванная заменить более сложную конструкция, в том числе интеллектуальную или идейную. Революцию, например, можно назвать ослиным мостом к справедливости и счастью. Книжка Данилкина, конечно, тоже «ослиный мост» – в 550 страниц Ленина во всех его противоречиях не уместишь. Но автор «ослиности» сборника от себя и читателей не скрывает, и это обстоятельство делает прогулку по проложенному им мосту совсем небесполезным занятием.

Елена Кузнецова, «Фонтанка.ру»