О чём пишут женщины

28 августа 2017, 13:40

Версия для печати

Tweet

Страшилки от Петрушевской, мрачные прогнозы от лауреата «Нацбеста» Букши, роман победителя «Букера» о рождённых летать и ползать. «Фонтанка» представляет обзор новой женской прозы.

Хотя в XXI веке говорить о «женской прозе» стало моветоном (литература не делится по половому признаку), конец августа и начало сентября в России столь богаты на литературные новинки, написанные женщинами, что "Фонтанка" решила все же проанализировать их скопом. И обнаружила, что одни книжки, действительно, подойдут для будуарного чтения, другие будут интересны представителям обоих полов, но некоторые лучше не читать вовсе. Ниже – четыре книги,по мнению нашего эксперта, достойные внимания.

Девушка созрела

Ася Петрова. Три жизни врозь: Наивный роман. – М.: АО «БММ», 2017. – 254 с. Автор: предоставлено издательством «БММ»

Ася Петрова. Три жизни врозь: Наивный роман

Фото: предоставлено издательством «БММ»

Ася Петрова переводит с французского Гийома Аполлинера, Марселя Эме, Жюля Лафорга и пишет детские книги. Уже дебютная, «Волки на парашютах», получила в 2011 году премию «Книгуру». Монологи мальчика, которому постоянно жмёт одежда; девочки, боящейся смерти; паренька, уверенного, что во взрослом мире никто никого не слушает, покорили жюри своей искренностью и неформатностью. В книжках «Взрослые молчат» и «Кто не умер, танцуйте диско» обозначился поворот в сторону прозы подростковой и провокативно-жёсткой: герои пытались покончить жизнь самоубийством, хотели вызывать ненависть к себе и ненавидели других.

«Три жизни врозь» – первый взрослый роман Петровой, лёгкий, как шарфик, который повязывают вокруг шеи француженки. Студентка филологического факультета Магда крутит роман с пожилым художником, которого любовно называет Май. Пятидесятилетняя художница Клара решила покинуть мужа ради возлюбленного юности, с которым уезжает в Париж. Сотрудница эскорт-агентства Саша пытается разобраться с чувствами к собственному шефу Марку, а заодно распутывает покушение на богатого клиента Вилли Сандерса. Тридцатилетняя актриса Аня скучает с пожилым супругом Валерой, измученная желанием построить карьеру и родить ребёнка.

Что связывает эти истории, и в каких отношениях друг с другом состоят все эти люди? Почему жизней три, а историй – четыре? Необычное переплетение сюжетных линий – главная перчинка романа. Сначала вы будете дезориентированы – как в театре, когда настраивается оркестр: разрозненные персонажи бранятся, принимают гостей, ходят в художественные галереи то в Петербурге, то в Париже, то вне определённого места. Затем обнаружится, что некоторые герои отражают друг друга, но криво и искажённо, как зеркало из комнаты смеха. В финале композиционные блоки встанут по местам, оркестр зазвучит, и выяснится, что Петрова произвела некий трюк со временем, а также оснастила роман вставной новеллой. Правда, где эта новелла, а где основная часть, ещё предстоит разобраться. Задача усложняется тем, что сюжетные линии в книжке графически разделяются не всегда: иногда между ними ставятся три звёздочки, а иногда (возможно, по вине издателя) нет, и монолог одной героини плавно перетекает в рассказ о другой.

Содержание «Трёх жизней врозь» уже не вызывает такого интереса, как композиция. Взгляд Петровой сфокусировался на женщинах с их мыслями о жизни, мужчинах, семье и любви. «Он должен был стенать, кричать, махать руками, заклинать ее, уверять в своей любви и вечном страдании без неё, он должен был любить ее до безумия, а не просто любить», – мечтает эгоцентричная, погруженная в свои чувства Магда. «Проходит десять лет – женщина начинает скучать. Проходит двадцать лет – спрашивает себя, за кого она вышла замуж. Проходит двадцать с хвостиком – понимает, что отношения между мужчиной и женщиной бессмысленны и оправдывают себя настолько же, насколько себя оправдывает сама жизнь», – рассуждает склонная к рефлексии Кира. «Набухающий бутон женской ярости разъедал меня изнутри, пускал дьявольские слюни, испражнялся, гудел, свистел, чтобы меня вырвало извергом, чтобы я рассредоточилась, распалась, как пазл, на кривые корешки, деформированные кирпичики, неравные части», – эмоционирует вечный подросток Саша, готовая пойти на преступление ради любви.

Рассуждения эти, пусть кое-где специально стилизованные под «лёгкое чтиво», – однозначно более обильны и многословны, чем требуется на 250-страничную книгу. Впору задать Петровой тот же вопрос, который она сама адресует своим героиням: «И как только девушки в юности умудряются до потери пульса терзать себя догадками о смысле в отношениях мужчин и женщин?». От ответственности автора отчасти спасает лишь подзаголовок – «Наивный роман».

Чудеса от Петрушевской

Людмила Петрушевская. Странствия по поводу смерти. М.: Издательство «Э», 2017. – 320 с. Автор: Предоставлено издательством «Эксмо»

Людмила Петрушевская. Странствия по поводу смерти.

Фото: Предоставлено издательством «Эксмо»

Новых произведений от почти 80-летней Людмилы Петрушевской российские читатели ждут страстно. Издатели, зная это, снабдили заглавную повесть свежего сборника «Странствия по поводу смерти» завлекательной аннотацией: «детектив с элементами триллера, редкий для автора жанр». Во имя любви к Петрушевской и русской литературе: не ведитесь на этот манок.

Учительница английского Вера едет из Москвы в Петербург, чтобы попасть в квартиру умершей тёти. По пути в аэропорт на такси происходит нападение, которое заканчивается взрывом. Вера спасается и находит пакет с «мутными стекляшками», на проверку оказавшимися бриллиантами. Вместо того, чтобы звонить в МЧС и полицию, девушка продолжает дорогу в аэропорт. Где её перехватывают то ли похожие на братков полицейские, то ли похожие на полицейских братки: «Очнулась она в положении сидя, крепко притороченная пластиковым шнуром к стулу. Она была в одной майке, драной на боку, и в джинсах. Непонятно, трусы есть или их тоже сняли? Как лифчик. В промежности сильно саднило, как будто там была сорвана кожа. Подонки».

Не секрет, что педаль сцепления с реальностью в прозе Петрушевской устроена совсем не так, как, например, у Людмилы Улицкой или Татьяны Толстой. Но в данном случае число необъяснимых, невероятных, причудливых деталей превышает безопасную концентрацию, а гротеск превращается то ли в донцовщину, то ли в сценарий плохого голливудского фильма.

Остальные произведения в той или иной конфигурации встречались в других книгах Петрушевской. Собранные по тематическому принципу «не было бы счастья, да несчастье помогло», они представляют галерею наивных, сирых и убогих типажей, угнетаемых родными и близкими.В роли наивных – чаще всего дамы, обидчики, как правило, – персонажи сильного пола. Хотя есть и исключения: в рассказе «Очень строгая бабушка» хармсовского типа старушка тиранит свою семью, в «Мырке и её смехе» главная героиня подвергается нескончаемым нападкам старшей сестры.

Но неудачливость исключительно мнимая: стоит только поверить в себя, немного обнаглеть и сделать первый шаг, как фортуна поворачивается к малым сим лицом. Нищебродка Крошка после гибели фиктивного мужа получила квартиру и особняк. Медсестра Леля счастливо спаслась от мужа, желающего отравить её конфетами с ликёром. Мырка, ограбленная цыганятами, находит клад «золотых вещиц», способный обеспечить безбедную старость.

У Петрушевской, с одной стороны, фольклорное, с другое – «девяностое» отношение к деньгам и драгоценностям. Богатства в её произведениях невозможно рационально заработать: их находят, отбирают, за них убивают, они в прямом и переносном смысле сваливаются на голову. А сказка – в том, что,как бы ни складывались события, вознаграждение получит достойный.

И это просто рубеж

Ольга Славникова. Прыжок в длину. М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. – 510 с. Предоставлено издательством «АСТ»

Ольга Славникова. Прыжок в длину.

Фото: Предоставлено издательством «АСТ»

Читая завязку романа Ольги Славниковой «Прыжок в длину», испытываешь саспенс, сравнимый с эффектом от первых глав «Преступления и наказания» Достоевского. Жаркие майские дни в Москве, молодой прыгун в длину Олег Ведерников наслаждается первой влюблённостью и готовится к чемпионату Европы. Из издательской аннотации мы уже знаем, что вскоре Ведерников совершит самый длинный в своей жизни прыжок и лишится ног, чтобы спасти из-под машины семилетнего школьника Женечку Караваева.

Основная часть романа – медленная, тягучая рефлексия инвалида, так нигде и не пристроившегося в жизни, не научившегося даже ходить на протезах. Мотивация героического поступка Олега оказывается не так уж и благородна, как на первый взгляд: ноги сами понесли его, «как вот могут понести лошади», «просто настала минута, когда личная бесконечность, отделявшая Ведерникова от восьмиметрового рекорда, выразила готовность исчезнуть». Но и Женечка, повзрослев, не оправдывает надежд спасителя: плотная приземлённая фигура, как будто специально созданная природой в противовес сухопарой вытянутости Ведерникова, полукриминальные связи, подчёркнутое желание всем угодить, скрывающее черт те знает какой эгоизм. Что хуже, Женечка обладает макабрическим талантом – будто специально заставляет одарённых людей рисковать жизнью, и Олег не первая и не единственная жертва. Опасность нависла над инвалидом-ампутантом и телезвездой Кирой Осокиной, к которой неравнодушны оба героя.

Сталкивая и сопоставляя две неравновесные фигуры, Славникова задаёт вопросы, касающиеся не только Ведерникова и Женечки: сколько стоит жизнь талантливого человека? А простого смертного? И правильно ли, что он, «негодяйчик Женечка», в современной культуре возведён на пьедестал, международные и национальные инстанции занимаются защитой его прав? Позиция романистки вытекает из самой постановки вопросов, однако читатель волен поспорить с автором, хотя толстая книжка создаёт не такое уж и обширное поле для мысли: славниковскую философию можно утрамбовать в короткое предложение: «Рождённый ползать летать не может».

Литературную известность Славникова обрела в конце 1990-х благодаря экспериментальному роману «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки», где ни разу не употреблялась прямая речь, но в изобилии присутствовали плотные, живописные ряды метафор. Уже в книжке «2017», за которую в 2006-м получен «Русский Букер», Славникова эти ряды несколько прополола, что сыграло на руку читателю. «Прыжок в длину» – ещё один вариант «Славниковой-light», где язык не даёт в себе завязнуть, но в то же время позволяет погрузиться в полнокровный, прописанный во всех деталях, более настоящий, чем сама реальность, мир. Славникова не забудет заметить, что в «черной шерсти» на груди мужика, сбившего Олега, «запутался, будто комар, мелкий православный крест». Стеклянный графин, случайно найденный героями в школьном дворе – «весь зарос грубой прозеленью, с темным настоем внутри». А глаза у исторички в школе, где учился Ведерников, – «большие, размером с куриные крутые яйца, желтоватые».

Кстати, о яйцах. Это одна из самых частотных метафор «Прыжка в длину». С ними сравниваются и щёки ведерниковского отчима, и большой палец на отрезанной ноге Ведерникова, и лоб медсестры Лиды, обслуживающей несостоявшегося чемпиона. В каждой шутке есть доля шутки, но у Славниковой, на самом деле, получился «роман с яйцами», какой не стыдно написать и некоторым мужчинам. И мы его, вероятно, ещё увидим в списках литературных премий.

Эффект попутчика

Ксения Бушка. Рамка. – М: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. – 288 с. Предоставлено издательством АСТ

Ксения Бушка. Рамка

Фото: Предоставлено издательством АСТ

В повести «Рамка» можно найти отсылки к «Процессу» Кафки и современным спектаклям в технике вербатим, прозаические фрагменты прослаиваются нерифмованными стихами. Прошло восемь лет после поражения белоленточного протеста. На Островецком кремле (прозрачный намёк на опекаемые российскими властями Соловецкие кремль и монастырь) готовится коронация царя. Полицейская рамка не пропустила на торжество десять человек.

Бродяга дядя Федор, считающий себя пророком. Ветеринар Галка, разговаривающая на собачьем языке. Француз Паскаль, воспитывающий в Москве людей с синдромом Дауна. Приемная мать шестнадцати детей Алексис, узбекский бизнесмен Боба и другие. Сидя в камере, герои коротают время за разговорами. Возникает эффект попутчика – почему бы не излить душу незнакомцам, если никогда их больше не встретишь?

Галку в молодости исключили из института за поддержку еврейского движения, но она нашла свое призвание – ветеринарию. Боба воспитывает ребенка с отклонениями в развитии и боится апокалипсиса. Алексис усыновила сирот после того, как увидела выводок детдомовцев, сидящих на горшках и привязанных веревками к столу. Полицейская рамка ведет к разговору о рамках человеческого, о барьере, который отделяет норму от отклонения. И который необходимо переступить, чтобы с удивлением узнать, что отклонение – это нормально.

Ксения Букша в 31-летнем возрасте получила литературную премию «Национальный бестселлер» за книгу «Завод «Свобода», пересматривавшую канон советского производственного романа. Сплетенный из сбивчивых, ломких монологов, «Завод», тем не менее, был чтением небезынтересным, со своим внутренним укладом. Букшу держал в форме сам предмет и материал: писательница действительно разговаривала с сотрудниками одного петербургского предприятия и хотела эти диалоги донести до читателя.

В «Рамке» ограничений нет, писательница вырвалась порезвиться на свободу, и текст получился рыхлым: фантазии разворачиваются, как рисунки в конце школьной тетради – какую следующую петлю выведет ручка, не знает даже автор. Это заметно на уровне прорисовки персонажей (непонятно, например, почему узбекский бизнесмен носит распространённую в Дагестане фамилию Казиахмедов) и на уровне организации сюжета: после того, как все герои выговорятся, они отправятся на тот свет, вернутся, проведут пресс-конференцию с царем, погрузятся в сон и найдут своё счастье. Тем временем кровавый режим рассосётся как-то сам собой. Зачем так, почему именно в этой последовательности? На эти вопросы вряд ли способна ответить и сама Букша.

Издатели презентуют книжку, как «вызывающую сатиру». Автор скорее делится наблюдениями и прогнозами на грани очевидного: государство строго регламентировано в каждом своём действии и от этого бесчеловечно. Галке запрещают проносить в камеру лекарства. Детей Алексис настраивают против родителей, и это ещё неплохо, потому что их могут отобрать (герои вспоминают реальную историю пятимесячного мигранта Умарали Назарова, погибшего в разлуке с матерью. Население страны чипировано – кто-то добровольно, кто-то принудительно. Перед сном у людей в голове сама собой включается колыбельная, предназначенная для «превентивного нормирования граждан». Написано честно, хотя и немного хаотично. Но эта «прививка правды» всё равно не делает «Рамку» книгой, которую обязательно надо прочитать.

Елена Кузнецова, «Фонтанка.ру»