Беспредельщина: "Смерть Тарелкина" Семена Серзина

28 декабря 2016, 13:40

Версия для печати

Tweet

Режиссер Семен Серзин выпустил в Приюте комедианта «Смерть Тарелкина». Про то, что на любой вполне невинный «цирк», если он хоть самую малость затронет «систему», последняя ответит самой безжалостной игрой без правил. На поражение. И непременно – под с иезуитским пафосом «охоты на ведьм» или, как в данном случае, на вурдалаков.

Самый известный ленинградский спектакль по пьесе «Смерть Тарелкина», канонизированный отечественным театроведением, был поставлен Георгием Товстоноговым в начале 70-х – про то, что самый виртуозный игрок (а выдающийся артист БДТ Валерий Ивченко создавал образ игрока беспримерного), оказавшийся на службе у системы, никогда уже из ее ежовых рукавиц не вырвется. Но и система при этом своего человечка не сдаст – пожурит, даже помучает, но непременно в итоге отпустит да еще и всем необходимым снабдит.

Сатирик-классик Сухово-Кобылин обозначил жанр своей пьесы, написанной в 1869 году, как «комедия-шутка» – в последней трети XIX века она и впрямь читалась, как анекдот. Погрязший в долгах мелкий чиновник Тарелкин (звали его Кандид, то есть, простодушный, и был он тезкой вальтеровского героя, всякому образованному человеку известного) решил выдать себя за своего соседа, Силу Силыча Копылова, так кстати оставившего этот мир. Но для начала надо было устроить собственные похороны, для чего Тарелкину пришлось полежать некоторое время в гробу с тухлой рыбой и подкупить кухарку Маврушу, которая и донесла дурную весть, прежде всего, до тарелкинского начальника генерала Варравина, чьи компрометирующие письма Тарелкин похитил и шантажом которого собирался обеспечить свое безбедное существование в новой жизни. Ну кто полтора века назад мог поверить в реальность такой истории: анекдот, конечно. А внутрь этой небывальщины автор упаковал убийственную критику не конкретных недостатков, а всего госаппарата власти, который держится на отработанных до мелочей механизмах коррупции, профанации христианских идеалов и, разумеется, злоупотреблений служебным положением всех «колесиков и винтиков» системы — плоть до последнего писаря в полицейском участке.

Разумеется, хитрость автора была разгадана, пьеса увидела сцену только двадцать лет спустя и под заголовком, изначально настраивающим публику на легкомысленный лад: «Веселые расплюевские дни» – по имени одного из главных персонажей, квартального надзирателя Раплюева. А это всё равно, что «Ревизора» переименовать в «Проделки городничего». Спектакль провалился, и на долгие годы за пьесой закрепилась репутация «слабой». Двадцатый век обеспечил Сухово-Кобылину титул классика. Но даже грандиозная постановка Товстоногова, о которой написаны сотни страниц, выглядела прежде всего комедией. Ивченко виртуозно лицедействовал, перевоплощаясь из блестящего, с петербургской чиновничьей выправкой Тарелкина в перекошенного не только на лицо, но и телом Копылова. Лучший комик Ленинграда Николай Трофимов в роли того самого Расплюева выглядел маленьким человечком, с особым, как водится, рвением устремившимся за наградным крестом, помаячившим на горизонте. Музыка Колкера и стихи Вербина советских чиновников, к счастью, обманули, но и зритель в итоге смотрел оперу-фарс: острую, смешную, но не страшную.

Спектакль у молодого, но уже не начинающего петербургского режиссера Семена Серзина, работавшего в соавторстве с художником Софией Матвеевой, получился именно что страшным в первую очередь. Хоть и начинается он с оголтелого балагана, в котором все герои появляются в образах цирковых артистов конца позапрошлого столетия. Илья Борисов, прежде, чем обернуться необъятной Маврушей, возникает перед красным бархатным занавесом шпрехшталмейстером и хохмит на тему судьбы-индейки (она же «глупая баба») – и тут же настоящая «глупая баба», дебелое бессловесное существо (актриса Дарья Степанова запомнилась бы, даже если бы ее присутствие в спектакле ограничилось этим камео) выносит на подносе игрушечных индеек. Фокус так себе – под стать фокусу Тарелкина с собственной смертью – но других тут вам не предложат. Тут вам не мастерский иллюзион и не роскошный Цирк Чинизелли, а дешевый балаган, слишком напоминающий сегодняшнюю реальность, где развелось немерено актеров-любителей, чьим преступлениям красная цена — статья за «хулиганство», но не у нашей власти. С нашими — не забалуешь. Про то и спектакль. Похожий на гимназиста (и одновременно на неощипанного цыпленка) долговязый Тарелкин (Олег Сенченко) напялит на голову шапочку-лысину, которая заодно прикроет здоровый глаз бельмом – и станет чучелом Копыловым. Три здоровенные рыбины (понятно, тухлые) выйдут и жеманно усядутся на гроб – единственный предмет, который обнаружится на пустой сцене за занавесом. Разнюхивать эту нехорошую историю начнут квартальный надзиратель Расплюев – Андрей Вергелис, у которого физическая сила явно доминирует над остальными качествами натуры и потому, видимо, он является в полосатом трико силового акробата. И его помощник – субтильный персонаж Михаила Касапова – в таком же трико, но в амплуа клоуна (забавно, что ему отдан текст Шаталы и Качалы – двух героев Сухово-Кобылина исполинских размеров).

Не рядится в цирковой костюм один генерал Варравин: причем, играет его артист вовсе не генеральской наружности Евгений Анисимов. Генерал-мальчик – видимо, из папиных сынков – одет в неприметный коричневый костюм с пиджаком сюртучного кроя. Собственно, если среди героев и есть в прямом смысле «маленький человек» – то это Варравин. При желании он мог бы легко затеряться в толпе. Но у него на «толпу» свои особые планы. Он тут на самом деле – главный фокусник. В спектакле Серзина нет чиновников – они удалены из списка действующих лиц. Деньги на похороны Тарелкина Варравин собирает у зала. Текст: «Сделаем христианское дело; поможем товарищу — а?» – генерал адресует не подчиненным, а напрямую зрителям. Причем, как вы, конечно, помните, когда люди отказываются поделится собственными сбережениями, генерал предлагает взять деньги на доброе дело «в чужом кармане». Буквально. Достать у соседа из кармана бумажник и вытащить оттуда несколько купюр. Блистательная сатирическая пафосно-демагогическая риторика, уловленная Сухово-Кобылиным полтора века назад, воспринимается как цитата из современной хроники. И крайне жаль, что за балаганной суетой, которую режиссер до конца не упорядочил, многие подобные тексты прокрикиваются или, наоборот, загушаются общим шумом. Такие тексты по идее должны бы выстреливать, преподноситься, как «Але, оп!» Потому что их острота и узнаваемость и есть, в данном случае, самый важный режиссерский «фокус». Между тем, монолог Тарелкина на собственной могиле, вообще-то гомерически смешной, но, произнесенный скороговоркой, – теряется вовсе. Впрочем, премьера предполагает подобные недоработки. По-настоящему, спектакль, как известно, становится на ноги только к десятому показу.

Зато второе действие «выстреливает» и на уровне образа в целом, и на уровне отдельных реплик, и на уровне героев – уже не балаганных масок, а объемных и конкретных персонажей. Дело в том, что после антракта действие перемещается в полицейский участок. И не важно, портрет, какого тоталитарного лидера висит на стене (в данном случае – красавца императора Александра II, едва ли не самого либерального из российских царей). Как в России в целом, по слову Салтыкова-Щедрина, из столетия в столетие «пьют и воруют», так в родимой ментовке (как ее ни назови) – берут взятки и беспредельничают. Ну а то что еще и пьют, – это само собой разумеется. Завершающий «маленькую» частный пристав Антиох Елпидифорыч Ох (третья за спектакль роль Ильи Борисова) одергивает Расплюева, чей доклад про двух умерших, которые оказались один, «и один этот жив» действительно похож на бред: «Да ты, может, натощак так врешь,— так вон выпей водки». Текст слово в слово из пьесы, написанной, напомню, в 1869 году, рифмуется с известным анекдотом про «Вот ее, родимую, и будем кушать». Но у Сухово-Кобылина и у режиссера Серзина это только пролог к той «пьесе в пьесе», которую условно можно было бы назвать «Следствие». Перед публикой – целая серия очень точных и узнаваемых героев и примет наших дней (ну кого могут обмануть костюмы царской эпохи). Прежде всего – не великого ума участковый Расплюев, в соответствии с веянием времени свихнувшийся на идее, что на покой в государстве посягает сама нечистая сила – «вуйдалак, упырь и мцырь». Кто учился в средней школе, прекрасно знает, что мцыри – как раз нечто противоположное упырю: монастырский послушник. Но где Лермонтов и где Расплюев, но именно такая дубина стоеросовая с воспаленным от невероятных событий мозгом крайне выгодна Варравину. Генерал обещает этому безумцу даже не крест, а неограниченную власть, которую обеспечивает ведение дела политической важности.

Надо сказать, что здоровым, работающим мозгом в данном собрании обладает исключительно Варравин. Пластически одаренный артист Евгений Анисимов в «Тарелкине» хореографических этюдов не демонстрирует, но образ Варравина – вылеплен, словно статуэтка стандартного высокого чиновника: идеально прямая спина, минимум движений, бесшумная походка хищника. Оглядев участок и задав пару вопросов, он оценивает ситуацию мгновенно и точно, и тут же, скользя по кабинету, отдает ряд коротких распоряжений: третье отделение не привлекать, пить подозреваемому не давать, потому как упыри, мол, от влаги обретают большую силу, – и таким образом «легким движением руки» запускает механизм грандиозной беспредельщины.

От перспективы безнаказанно унижать бессчетное количество сограждан бедный участковый совсем слетает с катушек. Артист Андрей Вергелис играет прямо потенциального клиента психушки, когда Расплюев вопит: «Строжайшее следствие буду производить я!.. Подробнейшее разыскание произведу я. А теперь меня дрожать будут!.. Раболепствовать будут!..»

Частный пристав Ох раскрывает сейф, вытаскивает оттуда плетку и вручает благословленному самим генералом Расплюеву, безумие которого по ходу дела прогрессирует – причем, тоже в крайне узнаваемом, сегодняшнем ключе. Следователь преисполняется убеждения, что «все наше отечество – это целая стая волков, змей и зайцев, которые вдруг обратились в людей» и намерен «правительству вкатить предложение» о проверке всех без исключения граждан на предмет оборотничества. Кому-то может показаться, что это режиссер Серзин текст некоего известного думского депутата и его петербургского помощника в пьесу ввернул, так ничего подобного: текст как есть – Сухово-Кобылина, без купюр и добавок.

Свидетелей (купцов и помещиков), как и чиновников, на сцене нет. О допросах докладывает Оху писарь Ванечка (Михаил Касапов), который при упоминании каждой новой фамилии кладет на стол понятный конвертик. Другой подобный конвертик отправляется в сумочку аккуратной докторицы-немки (еще одна безупречная работа Дарьи Степановой), которая не пропишет Тарелкину не только запрещенной Варравиным водицы, но даже и микустурки, хотя по ее первоначальным словам большому срочно необходимы водолечения. Ну как тут не вспомнить историю с Сергеем Магницким?

По мере того, как беспредельщина набирает обороты, всё более сочувствия вызывает затравленный Тарелкин с окровавленной головой и собачьим взглядом. И тут режиссер пошел наперекор автору пьесы, радикально изменив финал. У Сухово-Кобылина Варравин, получив от Тарелкина компромат, отпускает того восвояси, еще и снабдив деньгами и документами. Такой финал в данном контексте выглядел бы чистой сказкой. Поэтому Варравин покидает «ментовку» своей фирменной неслышной походкой. А Тарелкин остается в участке – нет никакого сомнения, что навсегда.

Жанна Зарецкая, «Фонтанка.ру»