Кирилл Серебренников: Если театр вызывает полемику — значит, он важен

31 марта 2016, 12:41

Версия для печати

Tweet

Аккаунт режиссера Кирилла Серебренникова в Фейсбуке имеет больше подписчиков, чем тираж любого современного печатного СМИ. Театр им. Гоголя, переформатированный им в «Гоголь-центр», стал одним из самых модных культурных пространств России. «Фонтанке» Серебренников рассказал о том, почему протесты общества против театра — позитивный момент, как выжить, если твой театр не жалуют и не финансируют чиновники, а также о самой обсуждаемой в России театральной премьере – «Мюллер-машина».

- Для начала хочу попросить тебя рассказать очень показательную историю про то, как ты ставил спектакль в Германии, потому что, если я её расскажу, это будет уже не из первых уст и неточно.

- Эта история об отношениях театра и власти. Когда я делал спектакль «Саломея» в Штуттгартской опере, у меня было довольно острое решение – пророк, присутствующий в спектакле, оказывался мусульманским пророком и произносил пророчества на арабском (текст Оскара Уайльда был специально переведен на арабский язык). И один из оркестрантов написал письмо в полицию о том, что, по его мнению, такая трактовка может повлечь за собой опасную для жизни других людей реакцию определенной публики – и он боится.

- Вполне основательный аргумент, согласись.

- Да, конечно. А вот дальше – действия полиция. Полиция пришла в театр, попросила запись спектакля, показала её экспертам. Эксперты вынесли заключение, что не видят в спектакле ничего страшного. Тогда, сказали полицейские, будет вариант «А». «А что такое вариант «А»? – поинтересовалось руководство театра. – А вариант «А», – ответили им, – означает, что один переодетый полицейский будет сидеть на каждом спектакле и смотреть за реакцией публики.

Если бы был вариант «В» – сидело бы три человека, вариант «С» – допустим, 10 человек, и так далее. Но дело не в этом даже. А в том, что я обо всём этом узнал уже после премьеры. И спросил в недоумении у руководства театра: «Так что же вы мне раньше об этом не сказали?». А мне ответили: «Ваше дело как художника делать спектакль так, как вы считаете нужным. А наше дело как представителей власти – обеспечить вам эту возможность по полной программе. Мы здесь именно для того и существуем, чтобы вы, художник, могли здесь, на нашей сцене свободно высказаться».

Фото: Сергей Николаев/Фонтанка.ру

- А в родной стране твой портрет вместе с портретами режиссеров Константина Богомолова и Тимофея Кулябина напечатанными на большом постере с вопросом: «С кем вы, мастера культуры?» – который впервые был задан Горьким в известной статье, а затем не раз цитировался Сталиным с известным опять же подтекстом, висел несколько дней напротив министерства культуры и ведомство, которое обязано защищать твою свободу как художника, никак на этот выпад ревнителей нравственности не реагировало. Ты как эту ситуацию оцениваешь? Почему наша власть не защищает художника? Она его боится?

- Знаешь, у меня логика следующая. Я не собираюсь здесь нападать на власть. Я ей говорю спасибо – что дают работать, что нас не расстреляли, что у нас не 37-й год, спасибо, что не задавили машиной в темном переулке. Не трогают – и спасибо. Художник – всегда раздражитель, и должен им быть. Но для разумной власти этот раздражитель – позитивное явление, то, что не дает обществу застояться, успокоиться – провоцирует вопросы, привлекает внимание к разным болячкам. Разумные власти понимают, что чтобы не зажраться, не потерять память, нужно вспоминать не только хорошее, надо, чтобы иногда тебя гладили не по шёрстке. А неразумная власть считает это нарушением покоя, разрушением ситуации бездумного единомыслия масс. И дальше в игру вступают уже сами люди, которые считывают эти импульсы власти и начинают действовать по собственному почину. Так и в сталинские времена было, и сейчас так же. Люди считывают сигналы. При этом я знаю несколько случаев, когда власть как раз защищала художников – в случае с теми же якобы «православными» активистами. Она говорила им: стоп, хватит!

- У нас как раз не говорила. В Петербурге царит, в этом смысле, полная безнаказанность – ни казаки, третировавшие Леонида Мозгового и пугавшие Додина свиной головой, ни телефонные террористы, которые заставили зрителей спектакля Константина Райкина «Все оттенки голубого» мерзнуть на улице оба дня по полтора часа не только не наказаны, но даже не идентифицированы.

– Сыграть-то спектакль дали? Ну и всё.

- Я убеждена, что если бы наказать виновных – хотя бы одного – другие бы потише себя вели.

- Ну зачем наказывать? Это у тебя тоже какая-то фашистская логика.

- У меня фашистская логика?! Я, отправившись в театр в родном городе, в бюджет которого я плачу налоги, простояла полтора часа на улице, простудилась, заболела…

- Я тебе скажу, что такого рода реакцию на полемические художественные высказывания я встречал буквально во всех европейских странах. Около театров стоят люди, протестуют против спектаклей, допустим, Ромео Кастеллуччи, где есть, допустим, антиклерикальные мотивы. Оперная публика может отреагировать криками «бууу» на излишнюю, по их мнению, актуализацию классики. Я вообще считаю, что это нормально. Это знак живого общества. Более того, это знак важности театра. Если на театр есть реакция – это, я считаю, прекрасно. Вот в 90-е годы у нас её не было. Что бы ты ни ставил – голые артисты, одетые, – против чего бы ты ни высказывался – наплевать было всем! Вот тогда было страшно. Это для нас 90-е были синонимом свободы, потому что на нас никто не обращал внимания, а обществу было на искусство и художника начихать. Если в какой-то момент ты задумаешься, для чего нужен театр, то театр нужен всё-таки как диалог с обществом.

- Естественно. Иногда довольно жёсткий диалог, даже провокационный, чтоб общество как-то очнулось от спячки, от уютного снобизма.

- Да, вот такого диалога не было в 90-е. Он был невозможен: общество было в одной стороне, театр – в другой: они вообще не встречались. Только сейчас этот диалог начинает строиться. Потому для меня во всём, что сейчас происходит, – гораздо больше положительных моментов, чем отрицательных. Ну, допустим, какие-то отморозки считают, что такого-то и такого-то режиссеров быть не должно, они вывесили плакат рядом с министерством культуры. Могут они это сделать? Могут. И пусть вывешивают. Это их мнение.

- Их свобода?

- Их свобода. Правда, говорят, что это было сделано на государственные деньги – ну и пусть, это неважно. Министерство не реагирует? Оно и не должно реагировать. Почему оно должно следовать их логике? Мы должны понять одну простую вещь: не всем нравиться то, что мы делаем, и это – нормально. Например, кто-то говорит: «Вот раньше был БДТ, а сейчас – это не БДТ». Есть такое мнение? Есть. «Вот Театр имени Гоголя был великий классический театр, а Гоголь-центр, который делает Серебренников, – это неизвестно что». И такое говорят. Ну, пусть говорят. Нам-то что?!

Фото: Сергей Николаев/Фонтанка.ру

- То есть, ты к существованию такой позиции относишься как к норме и не считаешь необходимым вступать с этими людьми в диалог?

- Конечно, нет. А зачем? Нет смысла вступать в диалог с подобными охранителями традиций – они не хотят слушать никакие другие мнения, кроме своего.

- То есть, ты хочешь сказать, что в нынешнем Гоголь-центре тебе работается комфортно, ты строишь тот театр, который кажется тебе правильным, и эта ситуация тебя устраивает. Но вот некоторое время назад тебе запретили показывать в твоем театре кино про Pussy Roit – это же было?

- Это было, между прочим, при Капкове, то есть, при достаточно либеральной городской власти.

- Но в последнее время никаких запретов не было?

- Нет. Более того, нам в этом году московский департамент культуры частично оплатил поездку на 70-й юбилейный Авиньонский театральный фестиваль. Мы там в основной программе. Причем, нам даже объяснили, почему нас не поддержали в прошлом году. В прошлом году у нас была не русская пьеса – «Идиоты» Ларса фон Триера. А в этом году – русская классика, «Мёртвые души». И нам помогли оплатить билеты в Авиньон.

- Мы в недавно созданной Ассоциации театральных критиков, подводя итоги прошлого, 2015 года, определяли людей, которых можно было бы назвать «Человеком года» за разного рода достижения на ниве отечественного театра. И ты вошел в «десятку сильнейших» с формулировкой: «За прорыв в европейский театр», которую потом мы изменили на «За успешное выступление на фестивалях в Авиньоне и Вене». Но первое определение, мне кажется, гораздо точнее, потому что российские театры много лет не приглашались на оба этих престижнейших форума. Как по-твоему, почему именно у тебя такой прорыв случился?

- Я не знаю, почему именно у нас это получилось. Действительно, долгое время не звали, потом позвали. Это тебе лучше судить, почему именно нас позвали.

- Восприятие публикой твоих спектаклей в Европе сильно отличается от российского?

- У каждого из этих фестивалей – своя публика. В Авиньон съезжаются опытные театралы со всей Франции и со всего мира, смотрят спектакли практически круглосуточно, это профессиональные зрители. На Wiener Festwochen ходят венцы, горожане, которые гордятся, что в их город приехали лучшие, как они убеждены, театры. На наших спектаклях были полные залы, отличная пресса вышла. Это нормальная, приятная победа русского искусства за границей. Вот прямо ужасно было приятно, когда зрители подходили и говорили, что мы для них олицетворяем русскую культуру.

- А ты понимаешь, что для них значит это определение?

- Я – нет. Подошла, например, женщина, которая последний раз русских видела в 1945 году, рассказывала, как её чуть не изнасиловал русский солдат, а другой русский солдат её спас. Она сказала: я рада, что в моей жизни спасение было от русского, и спектакль, который меня потряс – «Мертвые души» – тоже русский.

Вообще для них русский театр – это всегда знак качества: что балет, что опера, что драма. Они так и говорят: синоним театра для нас – это русский театр. Всё остальное – перформансы, инсталляции – у нас у самих есть. А вот русские умеют делать настоящий театр. По-моему, это здорово. И мне кажется, эту установку мы должны всячески поддерживать.

- Хочу тебя спросить про спектакль, о котором в данный момент говорят больше, чем о любой другой российской премьере и который я сама посмотреть еще не успела.

«Машина Мюллер»? Была идея поставить Хайнера Мюллера, который является очень значительной персоной для европейского сознания, и в России, я уверен, его прививка тоже очень важна. Это философ, экстремал, парадоксалист, который следует концепции разрушения, разлома. А нам это всё близко – у нас всё время то разлом, то разрушение. Поэтому я взял два ключевых текста: «Гамлет-машина» и «Квартет», добавил к ним записи Мюллера из дневников и реплики из его интервью и сделал спектакль по Мюллеру и про Мюллера.

- Насколько я знаю, билетов на этот спектакль не достать – то есть, каждый раз, когда идет этот спектакль, 600 человек плюс висящие на люстрах слушают сложнейший интеллектуальный текст Хайнера Мюллера?

- Да, и я считаю, что это – огромнее счастье: 600 человек в центре Москвы слушают текст, который даже в Германии, на родине автора, давно играют в малых залах. А они сидят, слушают, пытаются понять, кто-то смотрит на одетых артистов, кто-то на голых артистов – не важно. Важно, что мы даем этому тексту прозвучать сегодня, даем шанс быть услышанным. Потому что у нас Мюллера ставили очень мало.

- Могучий ставил «Гамлет-машину» – на рубеже веков. «Квартет» привозил Фокин в исполнении актеров «Комедии Франсез». Не так давно Дима Волкострелов поставил раннюю мюллеровскую «Любовную историю». И это, пожалуй, весь наш зрительский опыт касательно Мюллера. Да, кстати, вот недавно в БДТ на малой сцене зазвучал текст мюллеровского «Маузера» – как одна из частей спектакля «Три текста про войну», очень своевременного. Надеюсь, выведение в актив памяти текстов Мюллера станет тенденцией, что было бы логично. Между тем, ты в последнее время делаешь упор на русскую классику. Это принципиальный художественный выбор?

- Не только в последнее время – я всегда ставил классику: в МХТ выпускал «Мещан», «Лес», «Господа Головлевы», «Зойкина квартира». А знаешь, какие у меня хиты продаж в Гоголь-центре? «Обыкновенная история», «Мертвые души», «Кому на Руси жить хорошо» – Гончаров, Гоголь, Некрасов. Люди слушают Некрасова в трех действиях – удивляются, радуются, ужасаются тому, что ничему нас история не учит. Это притом, что у нас недешевые билеты.

- Сколько у тебя стоят билеты, например, на «Мюллера»?

- В кассе 10 тысяч, а у перекупщиков – 22. А на «Мертвые души», например, – до 5 тысяч. Но ты учти, что у нас дотации практически нет. Нам государство дает два миллиона рублей в год на все спектакли. Мы должны сами зарабатывать.

- И ты меня пытаешься убедить, что у тебя всё хорошо и ты свободен?

- Так именно поэтому я и свободен. Я никому ничего не должен. Я в год выпускаю девять спектаклей.

- Каким образом?

- Приходят люди, покупают билеты, другие люди помогают как спонсоры – все это, чтобы в Гоголь-центре выходили спектакли, потому что они хотят эти спектакли смотреть. Театр выжил потому, что этого захотели наши зрители. Но был момент, когда мы полгода жили вообще без копейки бюджетных денег – нам не давали ни на здание, ни на зарплату, ни на коммуналку.

- И как же вы выжили?

- Провели маркетинговые исследования, запустили антикризисный менеджмент. Такие ситуации дают возможность находить внутренние ресурсы.

- Сколько спектаклей у тебя запланировано на этот год?

- Начали мы «Мюллером». Следующей премьерой будет первый спектакль из пятилогии «Пять поэтов – пять судеб» – «Сестра моя жизнь» по Пастернаку режиссера Максима Диденко. Дальше я выпущу «Кафку» по пьесе Валеры Печейкина – он написал потрясающую пьесу по текстам и судьбе великого Франца Кафки. В октябре вторую часть из пятилогии о поэтах – «Век-волкодав» по Мандельштаму – выпускают Антон Адасинский и Чулпан Хаматова. В ноябре – Анна Ахматова «Поэма без героя» – Алла Демидова. И в декабре «Персону» по Бергману выпустит Лера Суркова, молодой режиссер. Еще драматург Люба Стрижак специально по заказу нашего театра написала оригинальную детскую пьесу. И недавно ребята из «Седьмой студии», мои выпускники, сделали самостоятельную работу под названием «Иоланта» – по произведениям Чайковского, Пуленка, Шнитке и Пуччини – идет с большим успехом.

Жанна Зарецкая, «Фонтанка.ру»

Справка
Кирилл Серебренников — российский кино- и театральный режиссер. Родился в 1969 году в Ростове-на-Дону. В 1992 году окончил физический факультет Ростовского государственного университета. Тогда же начал ставить спектакли на профессиональной сцене. В 2000 году переехал в Москву. Ставил спектакли в МХТ им. Чехова, Центре драматургии и режиссуры. В 2008 году набрал экспериментальный актёрско-режиссёрский курс в Школе-студии МХАТ. Из этого курса к выпускному 2012 году была сформирована «Седьмая студия». В 2011-2014 годах осуществлял художественное руководство проектом «Платформа» в Центре современного искусства «Винзавод». В 2012 году был назначен руководителем Театра им. Гоголя, осуществил его полную перезагрузку, превратив в одно из самых модных мест Москвы: ныне театр называется «Гоголь-центр» и, помимо репертуарной работы, реализует программы кинопоказов, концертов, лекций и открытых дискуссий.