«Волкострелов, за тобой придут за последним»

18 июня 2015, 17:14

Версия для печати

Tweet

Сегодня – последний день блока премьерных показов спектакля «Лекция о нечто» режиссера Дмитрия Волкострелова. Волкострелов проявляет последовательность в выборе материала и вновь обращается к тексту знаменитого американского композитора, философа, реформатора художественной мысли и основателя эстетического направления минимализма Джона Кейджа, чью «Лекцию о ничто» он ставил год назад. «Лекция о нечто» – совместная постановка «театра post», детища Волкострелова, и проекта «Открытая сцена». Премьерные показы проходят в новом петербургском арт-пространстве Freedom на Казанской улице.

Дмитрий Волкострелов — режиссер, актер, основатель театра post. В 2007 году окончил СПбГАТИ (мастерская Л.А. Додина). Сотрудничал с ведущими российскими театрами: МХТ им. А.П. Чехова, Театром Наций, Театром на Таганке, «Приютом комедианта», ТЮЗом им А.А. Брянцева, «Театром.doc». Трижды лауреат Санкт-Петербургской театральной премии для молодых «Прорыв» в номинации «Лучшая работа режиссера» (2011, 2012, 2013). Лауреат специального приза Российской Национальный театральной премии «Золотая маска» (2013).

– Вы снова поставили спектакль для двенадцати зрителей. Вы сознательно занимаетесь элитарным искусством?

– Я бы не стал говорить, что мы сознательно занимаемся элитарным искусством. Любой человек может купить билет, мы же не требуем справку о двух высших образованиях, правда? Просто такой спектакль, такие условия у этого спектакля.

– На «Лекции о нечто» совсем не будет актеров. Каждый спектакль будет отличаться от предыдущего, поскольку развитие действия будет зависеть в большой степени от зрителей. Получается, можно сказать, что это будут разные спектакли?

– Да, безусловно. Но слова «развитие» и «действие» я бы не стал, наверное, употреблять применительно к этой работе. А вот в нашей прошлой «Лекции о ничто» вариативности не было никакой. Там достаточно жесткая структура. Здесь всё по-другому. Будет четыре группы по три зрителя, и в каждой группе будет один человек, у которого не будет возможности ничего делать, а соответственно, как зритель он будет полностью зависеть от своих партнеров.

– Вы чувствуете ответственность за то, что вы вовлекаете зрителя в активную фазу, и он должен быть готов к тому, что ему предстоит действовать, а не просто сидеть в темноте и расслабляться?

– Мне кажется, что даже когда зритель сидит в темноте и расслабляется, художник всё равно ответственен за это.

Режиссер Дмитрий Волкострелов лично ведет спектакль "Лекция о нечто"

Фото: Пресс-служба "Открытой сцены"/Юлия Люстарнова

– У вас не бывает такого ощущения что театр, которым вы занимаетесь, – это отрицание театра?

– Нет, не кажется. Вот очень простой пример — произведение Джона Кейджа «4.33» – это отрицание музыки? Безусловно, нет!

– Четыре с половиной минуты тишины – это не отрицание музыки?

– Во-первых, там не идет речь о тишине! Это не про тишину, это про то, что мир вокруг звучит. И это тоже музыка! Если мы захотим услышать ее, то она зазвучит.

– И все-таки о неизменном. Я правильно понимаю, что словесный текст лекции – основа спектакля, и он всегда будет присутствовать, вне зависимости от зрительских манипуляций?

– Возможен такой вариант спектакля, когда какая-то группа зрителей не услышит текста Кейджа вообще.

– Чудовищно! Это будет как «4.33».

– Только чуть длиннее.

Режиссер Дмитрий Волкострелов во время репетиции спектакля "Лекция о нечто"

Фото: Пресс-служба "Открытой сцены"/Юлия Люстарнова

– Вас не смущает лексическая разница между английским «something» и русским «нечто» в названии спектакля?

– Конечно, смущает, и в «Лекции о ничто» смущала, но это вещь непереводимая. Может быть, более точные названия – «Лекция ни о чем» и «Лекция о чем-то», безусловно, но всё-таки это невозможно точно перевести, поскольку в английском языке слова «nothing» и «something» – это дефиниция. Когда Кейдж предлагает название «Lecture on Nothing», для него, безусловно, это и «ни о чем», и «ничто».

– А вам принципиально называться театром? Если кто-то будет заявлять, что «Лекция о нечто» – это не театр вовсе, вы станете это оспаривать?

– Мне кажется, да. Это принципиально, это важно, поскольку существует определенная конвенция, по которой мы существуем, приходя в театр. Очевидный пример — наш спектакль «Я свободен». Многие говорят: «Это же видеоарт, это нужно показывать в музее, а не в театральных залах». Но нет, у нас ведь другое отношение к этому. Когда мы приходим в музей и смотрим видеоарт, мы можем посмотреть пять минут и уйти. А здесь — нет. Есть определенные театральные правила и они вроде такие — спектакль должен восприниматься целиком. Это касается и «Лекции о нечто».

Зрителей спектакля делят на четыре группы по три человека. Тот, кто слева, управляет звуком, кто справа – изображением, а тот, кто посередине, остается в роли пассивного наблюдателя

Фото: Пресс-служба "Открытой сцены"/Юлия Люстарнова

– Возможно ли арифметически вычислить максимальное количество вариантов, которые могут сложиться из «Лекции о нечто»?

– Нет, это бесконечная вариативность. Мы имеем дело всего лишь с изменениями изображения и звука, но охватить все в целом будет нельзя.

– Сейчас много говорят о современном искусстве. Вы можете дать этому явлению свое определение?

– Сложный вопрос. Современным искусством по большому счету является все, что работает с современной реальностью, осмысляет ее. Современность – не простая дефиниция. Я знаю одного критика, который говорит, что он смотрит на сцену и видит, что современно, а что с сегодняшним днем как-то не сопрягается. Но это всё очень индивидуально, очень субъективно.

Публике спектакля «Лекция о нечто» предстоит провести 54 минуты перед экраном телевизора. Если вдуматься, в этом для современного человека нет ничего экстраординарного

Фото: Пресс-служба "Открытой сцены"/Юлия Люстарнова

– Прочитала в анонсе, что речь в вашем спектакле пойдет о правилах поведения в современном обществе.

– Ну это отчасти шутка такая. Мы имели в виду, что надо думать о других, ведь изменения, которые вы будете вносить в спектакль, будут относиться и к другим людям.

– То есть самое главное – постараться не испортить соседу просмотр! Это очень удобно! Если что-то пойдет не так, можно будет убедить зрителя, что всему виной его сосед справа.

– Да-да... «На самом деле это очень хороший спектакль, но мы не рекомендуем вам впредь ходить в театр с этим человеком, и вообще постарайтесь воздержаться от общения с ним».

– Давайте круто сменим тему разговора. А вы хотите получить «Золотую маску»?

– Да, я хочу «Золотую Маску».

Наушники и пульты с тремя кнопками управления – атрибуты, которыми во время нового спектакля Дмитрия Волкострелова наделяют зрителя

Фото: Пресс-служба "Открытой сцены"/Юлия Люстарнова

– Я с таким наслаждением смотрю в Фейсбуке сериал о том, как вы год за годом не получаете «Золотую маску»! Ну не с наслаждением человека, который считает, что так вам и надо... Просто радуюсь вашим ироничным видео с официальной церемонии национальной премии.

– Да, я понимаю.

– А как вы, не самый удачливый участник «масочного» конкурса, можете прокомментировать ситуацию, которая сейчас сложилась вокруг премии?

– Мне кажется очевидным, что интересы людей, которые совершают атаку на «Золотую маску», кроются далеко не в том, что они переживают за судьбу русского театра. Потому что как раз «Золотая маска» для русского театра делает гораздо больше, чем эти люди, которые сочиняют какие-то пасквили и выступают с трибун с какими-то безумными обвинениями. Возможно, они просто хотят денег и внимания.

– То есть это тоже всё не по-настоящему? Это даже не борьба идей?

– Борьба за власть. Это как те люди, которые в Театре на Таганке организовали скандал, который стал причиной ухода Юрия Любимова из театра, и эти же люди потом сетовали на попрание любимовского наследия.

Одним из сюжетов спектакля становится путешествие по географической карте. Джон Кейдж вместе со зрителем оказывается не только в музее MoMA, но и в куда более экзотических местах

– А как вам идея о том, что раз уж государство субсидирует искусство, то оно вправе делать определенный заказ?

– Государство не имеет права осуществлять идеологический заказ, у нас по Конституции свобода творчества в стране.

– То есть мы будем делать что хотим, а государство должно нас...

– Да, должно нас кормить, поить, обувать, давать нам деньги, желательно много, а мы будем паразитировать на теле общества! Ну нет, я шучу, конечно, всё это не простые вещи. Естественно, художник не должен призывать к экстремизму, например.

– А экстремизм – это что? Это любое изображение насилия в художественных целях? Или это прямые лозунги «убей президента!».

– Хороший вопрос. А «убей президента» – это не насилие, по-вашему? Нет, ну в той же Конституции прописаны нормы, которые нельзя нарушать. Не призывать к религиозной или национальной вражде и тому подобное. Но это, опять же, очень тонкие категории. В любом случае, художник безусловно ответственен.

У зрителя, напряженно ожидающего финала спектакля, есть возможность переключиться на таймер, показывающий, сколько времени осталось потерпеть

Фото: Пресс-служба "Открытой сцены"/Юлия Люстарнова

– Так странно, в последнее время ни один разговор об искусстве не обходится без слова «конституция», стало совершенно невозможно общаться исключительно в эстетических категориях... А у вас были какие-то проблемы с властными структурами?

– Да нет. Вроде пока не было.

– Ну хотя с чего, действительно. Вы – человек интеллигентный.

– Как шутит одна моя знакомая: «Волкострелов, за тобой придут за последним, потому что они просто не понимают, что ты делаешь!».

Анастасия Мордвинова, специально для «Фонтанки.ру»