Максим Диденко: «Политические дрязги делают меня несчастливым человеком»

28 мая 2015, 11:00

Версия для печати

Tweet

С 29 по 31 мая и 16 июня на Новой – экспериментальной – сцене Александринского театра пройдут премьерные показы спектакля «Земля». Это работа одного из самых любопытных и значительных молодых российских режиссеров – Максима Диденко, который с отрадной интенсивностью занимается поисками нового театрального языка, делая ставку не на вербальный текст, а на иные, более мощные выразительные средства, выбирая для постановок небанальные первоисточники. В основе спектакля «Земля», например, лежит одноименный фильм Александр Довженко 1930 года.

Максим Диденко окончил курс Григория Козлова Петербургской театральной академии. С 2004–2009 работал актером знаменитого театра Derevo Антона Адасинского. С 2007 сотрудничает с Русским инженерным театром «АХЕ». А также – киевским Центром современного искусства «ДАХ». В 2010 организовал Протеатральное объединение «The Drystone», в рамках которого осуществил несколько постановок, перфомансов и акций. С 2011 вместе с актрисой Алисой Олейник создал «Русскую школу физического театра». Среди постановок Максима Диденко: «Олеся. История любви» (2010, совместно с Николаем Дрейденом, Театр «Приют комедианта»), «Лёнька Пантелеев. Мюзикл» (2012, совместно с Николаем Дрейденом, ТЮЗ им. А.Брянцева), «Второе видение» (2013, совместно с Юрием Квятковским и со студентами Школы-студии МХАТ), балет «Пассажир» (совместно с Владимиром Варнавой), спектакль «Шинель. Балет» на оригинальную музыку Ивана Кушнира (2013), «Флейта-позвоночник» (2014, театр Ленсовета, СПб), «Маленькие трагедии» (2014, театр «Студия» Л. Ермолаевой, г. Омск), «Конармия» (2014, Школа-студия «МХАТ», г. Москва), «Хармс. Мыр» (2015, Гоголь-центр, г. Москва). Спектакли Максима Диденко неоднократно выдвигались на соискание разных премий, в том числе «Золотая маска», «Золотой софит», «Прорыв», Премия Сергея Курехина. Лауреат Санкт-Петербургской театральной премии для молодых «Прорыв-2014» в номинации «Лучший режиссер» – за спектакль «Шинель. Балет». Диденко проводит авторские мастер-классы в Петербурге, Киеве, Москве, Омске, Праге и является педагогом Школы-студии МХАТ и СПбГАТИ.

- Как выводит сегодняшнего режиссера с современными мозгами на культурные доминанты прошлого? У нас сегодня многие обращаются к советскому кинопрошлому, но по большей части не для того, чтобы переосмыслить его, а для того, чтобы собрать навар.

- Мне кажется, когда речь идет об использовании советского кинопрошлого как конъюнктуры – это другого периода касается. Великой отечественной войны или кинокомедий 60-х. А тот период, который меня интересует, – он менее однозначный, менее комфортный, и зачастую как раз радикально противоречит попытками нашей отечественной пропаганды соединить советское с православным. Для меня этот период интересен тем, что это тектонический сдвиг истории.

Репетиции спектакля "Земля", Новая сцена Александринского театра, режиссер Максим Диденко

Фото: Anastasia Blur

- Уточните, о каком периоде речь?

- Революция и десять лет после. Это время невероятных изменений, невероятной свободы в творчестве, вспышка эстетических открытий. И мне очень интересно с эти временем наладить связь, потому что последующие двадцать лет репрессий и война – они весь этот опыт, который русская культуры накопила, аннулировали. Я очень остро ощущаю этот разрыв в кантиленности восприятия русской культуры. И чувствую внутреннюю необходимость эту связь восстановить. В контексте личного восприятия русской культуры – общения с моими дедами. Потому что мой дед, например, играл в Камерном театре Таирова – хотя это было уже позже, он туда попал в 43-м году, в 17 лет, когда Камерный театр был в эвакуации в Барнауле, и вместе с труппой приехал в Москву. А прадедушка мой был репрессирован. И мне очень важно в этом клубке разобраться.

- А почему именно «Земля» Довженко?

- Я читал «Неравнодушную природу» Эйзенштейна и наткнулся на описание сцены из этого фильма, который я давно собирался посмотреть, но все как-то не складывалась. А как раз в этом время мы с Маратом Гацаловым (главный режиссер Новой сцены Александринского театра – Прим.ред.) обсуждали материал для постановки на Новой сцене Александринки, и я обещал в ближайшее время что-то определенное сказать. Это совпало с украинскими событиями.

- С какой волной?

- С первой самой. С Крымской. И с началом Донбасса. Я тут упомянул в одном разговоре «аннексию Крыма». А мне сказали, что «аннексией» нельзя эту ситуацию называть, потому что аннексия – это агрессивный захват.

- А как надо говорить?

- Ну, не знаю. Крым стал российским. Понимаете, что получается? Нельзя говорить! И фильм – немой. Мне кажется, это какое-то неслучайное совпадение.

- Я, кстати, в анонсе вашей «Земли» написала, что, возможно, отсутствие слов убережет спектакль Максима Диденко от вопросов тех, кто сегодня задает много вопросов культуре. А вот как бы вы определили тот тип театра, в русле которого вы работаете – кроме того, что есть магистральное европейское определение physical theatre?

- Я каждый раз в очень разных пропорциях комбинирую жанры. Наверное, это можно назвать синтетическим театром. И важно сказать, что это театр доступный, неэлитарный.

- А насколько в данном случае для вас важна история, рассказанная Довженко?

- История рассказывается, но поэтическим языком. Ведь и Довженко свой фильм определял как кинопоэму. Я, конечно, пытался с сегодняшних позиций на эту историю посмотреть и в контексте каких-то очень конкретных вещей, которые происходят с современной историей России. У некоторых вообще не создается впечатления, что это как-то связано с фильмом. У меня ощущение совершенно противоположное. Так как это танцевальный спектакль…

- А как точнее сказать – танцевальный или пластический?

- Он вроде бы, действительно, не танцевальный, но и определение «пластический» не слишком подходит, потому что сразу возникает образ черного комбинезона и белого лица. А это совсем не то.

- То есть все-таки «физический театр»?

- Знаете, это если европейскому человеку сказать physical theatre – он сразу поймет, о чем речь, а русский человек подумает, что это что-то, связанное с наукой физикой.

Режиссер Максим Диденко

Фото: Мария Павлова

- Ну так а как назвать-то?

- Я, честно говоря, долго парился, а потом просто решил называть то, что я делаю, театром Максима Диденко. Потому что, когда я определил «Конармию» как балет-ораторию – причем, это было исключительно техническое название – интеллектуалы надо мной долго смеялись. И я решил, что, если я скажу, что это театр Максима Диденко, во всяком случае, никто не придерется. Я не ограничиваю себя в жанрах, я просто ищу театральные образы в зависимости от материала и людей, с которыми я работаю.

- Но вербальной составляющей в спектакле «Земля» у вас нет?

- Есть. Ну у Пины Бауш (выдающая немецкая танцовщица, хореограф, режиссер, создательница собственного танцтеатра в Вуппертале, известного во всем мире) ведь тоже иногда говорят в спектаклях. А у Мориса Бежара даже поют.

- Бывает, да. А какие навыки из вашего многогранного театрального опыта вам в данном случае пригождаются?

- Все. Я же учился у Григория Михайловича Козлова, так что определенный опыт драматического театра у меня тоже имеется. Вообще, у меня же бабушка – театральный режиссера, так что я с детства в театре, точнее даже сказать, я с шести лет на сцене. А у дяди моего театр пантомимы был в Омске. Так что я не могу сказать, что я начался с Театра Derevo Антона Адасинского, или с театра АХЕ. Конечно, они сыграли гигантскую роль в моих взглядах на театр, но сами взгляды сформировались гораздо раньше. Я, например, в 17 лет ездил в Челябинск на фестиваль, который проводил театр «Манекен» – и в нем участвовал Олег Жуковский со спектаклем Sonder Schule, и Андрей Могучий показывал свою «Гамлет-машину».

- Но традиционная русская театральная школа вами тоже в какой-то мере используется?

- Честно говорят, вот именно традиционная школа меня не совсем удовлетворяет. Притом, что она дико обаятельная, но это все-таки, на мой взгляд, культура 50-х: весь вот этот институт «круга на табуретках» и обтягивающих лосин – он, на мой взгляд, невероятно отстает от сегодняшнего театра.

- Надо пояснить читателям про «круг на табуретках»…

- Ну, у нас в какую аудиторию в театральном институте не зайди, все сидят в круге, в черных трико и делают упражнение «печатная машинка».

- То есть, вы хотите сказать, что эта так называемая «традиционная театральная школа» должна быть только одной из составляющих сегодняшнего театрального образования?

- Да я бы вообще забыл сегодня это всё.

Репетиции спектакля "Земля", Новая сцена Александринского театра, режиссер Максим Диденко

Фото: Anastasia Blur

- А вот если бы вам предложили курс, кого бы вы позвали преподавать? Меня, как и многих моих коллег, очень волнует вопрос российской театральной школы, которая нынче пребывает в явном кризисе.

- Я бы позвал, например, актуальных композиторов, которые реально занимаются музыкой. Да вообще я бы не разделал преподавание на сепаратные дисциплины. А учил бы тотальному театру. Потому что вокал, танец, акробатика, актерское мастерство и история театра – это не разные дисциплины, а одна. Меня интересует история театра, которая может мне реально помочь в профессии, как опыт, который мне может пригодиться. А не просто абстрактные лекции, на которые я должен ходить, чтобы поспать. Знаете, как в Финляндии сейчас начали преподавать в разных вузах? По темам. Берется тема – и разные педагоги освещают ее с точки зрения математики, физики, химии и так далее. Обучение театральному делу должно стать обучением созданию спектакля, а в этот процесс может входить многое, в том числе, и история театра, но актуальная, а не набор дат и называний.

- Великий режиссер и педагог Анатолий Васильев, когда его спрашивают, чему он учит своих студентов, отвечает: «Я учу театру».

- Ну да, так и должно быть.

- Я, кстати, недавно, на показе «Пьяных» в БДТ встретила Антона Адасинского, он сказал мне, что его пригласили преподавать в нашу Театральную академию.

- Ну так это классно.

- Как вы собирали команду спектакля «Земля» и какие ставили задачи своим соавторам?

- Работа идет так. Мы определяем тему и задаем вектор поисков – а потом начинаем вместе обсуждать: каждый предлагает что-то свое. Это некий постоянный диалог. Целое возникает только в самом финале. А до этого есть только предощущение целого.

- Вы можете представить команду?

- Это композитор Иван Кушнир, с которым мы много спектаклей вместе сделали. Это художник Галя Солодовникова, с которой мы вместе работали над спектаклем «Второе видение» на курсе Дмитрия Брусникина в Школе-студии МХАТ и над «Золушкой» в Цирке на Фонтанке. А вот с Селией Амаде (знаменитый хореограф из Нидерландом, имеющая опыт совместной работы с такими современными мэтрами хореографии, как Иржи Килиан, Охад Нахарин, Уильям Форсайт. – Прим.ред.) мы никогда вместе не работали. Мы встретились в жюри одного фестиваля, я ее пригласил, и она согласилась.

- А какого фестиваля?

- «Сила безмолвия». Есть в Петербурге такой танцевальный фестиваль, не очень известный, его делают два человека из Самары на площадке ДК им. Горького, а гала-концерт у них был в Театре Эстрады. Они собирают хореографические коллективы со всей России.

- Не трудно Селии справляться с таким материалом? Она же, наверное, не очень погружена в российскую историю эпохи коллективизации.

- Селия очень волновалась, потому что никогда не работала с драматическим режиссером. А потом русские актеры очень плохо говорят на английском языке и мало подготовлены физически. Первые три месяца все ломались.

- В каком смысле?

- В прямом. Перелом ноги даже был. У нашего актера нет культуры работы телом. У нас принято считать, что русский артист играет нутром, а все остальное – ерунда. Но это как раз, как мне кажется, – результат той травмы, которая была нанесена русскому театру и искусству вообще, когда из всех направлений искусства остался один реализм, а левое искусство было уничтожено на корню. Я вот, например, начал читать книгу «История перформанса. От футуристов до наших дней» – которая вот тут вот продается, в книжном киоске «Новой сцены». И обнаружил, что то, что для меня возникло ниоткуда – театр Derevo, например – имеет внятную и непрерывную историю в европейском театре, а у нас на этом месте выжженная земля. Ничего. И это странно.

- А все-таки, какая тема вам близка в связи со спектаклем «Земля» – ну не ради же коллективизации вы за этот спектакль взялись?

- Сегодня общество расколото на две части, непримиримо. И этот раскол – он приводит к войне и смерти. Главное послание спектакля – о том, что история учит нас тому, что это непродуктивно.

- Но неизбежно. Вы можете себе представить историю без войн?

- Так для того и нужна цивилизация, чтобы эту ситуацию изменить. Смысл культуры – чтобы искать пути конструктивного взаимодействия, всего со всем.

Репетиции спектакля "Земля", Новая сцена Александринского театра, режиссер Максим Диденко

Фото: Anastasia Blur

- А как вам из нашего далека видится месседж Довженко? Он же тоже не про коллективизацию рассказывал.

- Конечно. Он смотрел на трагедию с той точки зрения, что жизнь сильнее всех катастроф: женщины все равно родят детей, яблони несут плоды. Там, конечно, побеждает советское, а кулаки представлены как враги. Это сейчас мы знаем, что это очень неоднозначные враги.

- Ну, теория врага – это же важный этап формирования любой тоталитарной системы. Системе важно объединить людей в ненависти к общему врагу.

- Да, сейчас именно это и происходит. И мы начали репетиции с того, что все рассказывали о своих предках – многие участники спектакля, как оказалось, имеют деревенские корни, и среди их предков было много кулаков, тех, которых расстреляли. Но мне важно сделать аполитическое высказывание. Я и мое окружение очень сильно вовлечены в конфликтную среду политических дрязг, которые лично меня делают несчастливым человеком. Притом, что вокруг, вроде бы, ничего не меняется: тот же мир, те же люди, но мы окружены вот этой паранойей. Нас заставляют занять какую-то позицию: либо ту, либо ту.

- Иногда хуже: выбора не оставляют. Как говорит физик Штрум в романе «Жизнь и судьба» Гроссмана: «Оставьте мне свободу совести». Некоторым не оставляют. Хотя пока и не сажают.

- Кого-то сажают. Но все же моя задача как постановщика спектакля «Земля» – чтобы был эффект того, что некая ракета подняла нас – и меня, и зрителя – над политикой. Потому что это становится невыносимым.

- То есть, вы все же работаете с мифологическими категориями: земля, небо, жизнь, человек?

- Да, они такие простые, понятные, детские. Вот сейчас вышел в БДТ спектакль «Человек» про концлагеря. Там тоже речь об основополагающих вещах. И такой сильный текст, что даже титров достаточно. Поэтому правильно, что по актерской работе он сделан очень чисто. Я такого не видел никогда. Я потрясен.

Жанна Зарецкая, «Фонтанка.ру»

P.S. В связи с премьерой спектакля «Земля» Новая сцена Александринки организует серию публичных мероприятий. Программа включает показ киноленты Александра Довженко с комментариями киноведа Алексея Гусева о поэтике фильма (28 мая, 19.30), выступление российского философа, публициста, писателя Александра Секацкого о телесности (30 мая, 18.00), публичное интервью с командой постановки (31 мая, 18.00). После спектаклей 29 и 30 мая в фойе Новой сцены пройдут обсуждения премьеры со зрителями.