89 кругов ада: «Солнечный удар» Никиты Михалкова

11 октября 2014, 04:11

Версия для печати

Tweet

 Премьера нового фильма Никиты Михалкова «Солнечный удар» демонстративно состоялась 4 октября в возвращенном Россией Крыму – у служителей муз в последнее время принято широко использовать политический контекст. Но проводить параллели между «Ударом» и, например, концертами Арбениной или Макаревича было бы неверно. Визит в кинотеатр показал, что на нас снизошло Искусство – как ни странно это звучит в приложении к режиссеру, казалось бы, исчерпавшему себя и накормившему публику неудобоваримой «Цитаделью».

Но так и есть: режиссер вернулся во времена своего «Механического пианино» и предъявил зрителю парадоксальным образом одновременно камерную и эпическую ленту, богатую на самоиронию, самоцитирование и аллюзии. Посетители кинотеатра в большинстве своем остаются неподвижными до самого окончания титров (и дело вовсе не в том, что они сопровождаются песней «Не для меня» с солирующим режиссером – это как раз является несколько смазывающим мизансцену фактором). Катарсис – он и есть катарсис, которому не смог помешать даже крайне неудачный выбор актера на главную роль.

Итак, Никита Михалков скрестил два произведения Ивана Бунина – «Солнечный удар» и «Окаянные дни». История призрачной любви молодого поручика, родившейся на волжских берегах, перемежается повествованием о его же трагической участи в проклятом крымском ноябре 1920 года. Красивые пароходы, яркое солнце, жизнеутверждающие пастельные краски, газовый шарфик и изящные дамские уборы становятся в один ряд с колючей проволокой, лагерными нарами и трюмом старой баржи, которому уготовано стать братской могилой для белых офицеров и казаков, поверивших лживым большевистским обещаниям свободы.

Ужасно хочется пересказать подробности сюжета, но это было бы просто нечестно: «Солнечный удар» из тех фильмов, которые нужно увидеть собственными глазами. Конечно, три часа экранного времени и постоянная смена сюжетных линий – испытание не из простых. Но, повторимся, не так часто в последнее время на большом экране появляется произведение кинематографического искусства. Складывается даже впечатление, что Никита Михалков снимал ленту с оглядкой на свой век – а вдруг и впрямь, тьфу-тьфу, последняя фильма?

Наверно, именно отсюда такая жажда вернуться к лучшему из творческой биографии, такая страсть продемонстрировать многочисленные символы – пусть они уже и показаны другими. Напрямую процитирован Эйзенштейн – михалковский есаул, разбирая под большевистским присмотром баррикаду, обнаруживает детскую коляску с трогательными пинетками, куклами из папье-маше и куриным божком с надписью «Привет из Ялты». Задавшись вопросом «Как все это случилось?», ставшим слоганом фильма, есаул с ожесточением и грустью толкает коляску по ступеням той самой Потемкинской лестницы (в «Ударе», правда, Одесса в качестве места действия не упомянута). Кружащий голову прыжок главного героя с отвесного и еще мирного волжского берега заставляет нас вспомнить схожую сцену из первого фильма мэтра – «Свой среди чужих, чужой среди своих». Милые салонные глупости на борту парохода «Летучий», куда и нагрянула любовная страсть, словно перекочевали из череды усадебных увеселений «Неоконченной пьесы для механического пианино».

Видео YouTube Русские Трейлеры HD / Russian Trailers in HD

Отдельно хочется сказать про музыку. Над фильмом работал давний михалковский соратник Эдуард Артемьев, но лейтмотивом всего действия стала прекрасная Третья ария Далилы из оперы Сен-Санса. Подобная популяризация вершин музыкального искусства нам знакома по фильму «Несколько дней из жизни Обломова» – тогда героиня Елены Соловей составляла единое целое с арией Casta Diva из беллиниевской «Нормы». Но там музыкальную тему прописал Гончаров, а тут Михалков оставил выбор за собой. И, кстати, для Елены Соловей в «Солнечном ударе» нашлась бы комичная роль эротически-нервенной матери семейства, с которой путает предмет своих воздыханий главный герой. Правда, хороший заряд экзальтации и жеманства выдала в этом эпизоде ученица Сергея Женовача Анастасия Имамова: образ «Тани-Тани Доримедонтовны» является одной из немногих смехоточек картины и ее светлым аккордом.

Отметим и другие актерские удачи. Без сомнения, в ряд ключевых образов фильма входят фигуры большевистских властителей Крыма – потопившей полуостров в крови Розалии Землячки (Мириам Сехон) и венгерского вурдалака Белы Куна (Сергей Бачурский), чье имя, к позору Петербурга, до сих пор присутствует на карте города. И здесь, скрипя зубами, приходится говорить о михалковском гении – оба страшных персонажа поданы в неожиданном гротескно-комичном ключе. Землячка-Залкинд попрекает сдавшихся офицеров надтреснутым голосом институтской дамы и гневается на подобострастного, но нетвердого в русском языке Куна, именующего ее «богина», а не «богиня». Сам Бела Кун выведен абсолютно придурочным типом – смешно, если не знать, чем все закончится. И от этого становится еще ужаснее: сквозь смех приходит страх. Добавим сюда еще портретное сходство Мириам Сехон со своей героиней – для молодой актрисы участие в «Ударе» вполне может стать счастливой картой.

Теплых слов заслуживает и юный Александр Мичков, сыгравший трогательно-наивного юнкера, который спешит к родителям в Париж, а пока здесь, в лагере, развлекает товарищей по оружию фигурным катанием на роликах (был чемпионом в мирное время!) и все пытается сделать общий фотографический снимок на заботливо сохраненном дедушкином аппарате – за два часа до смерти ему это таки удастся. Образ зеленого юнкера с еще мальчишеской шеей – один из самых удачных в ленте, что объяснимо: молодой актер с детства принимал участие в спектаклях Мастерской Петра Фоменко, а, значит, школа пройдена отменная.

Читатель, конечно, заметил – все названные имена малоизвестны широкой публике. Это действительно так – Никита Михалков пригласил в картину за исключением Авангарда Леонтьева и Александра Адабашьяна сплошь новые лица, это относится и к исполнителям главных героев. Но здесь мы вынуждены говорить о неудаче. Если Виктория Соловьева (Незнакомка) на экране почти никакая (разве что умеет кокетливо строить глазки, говорить чувственным шепотом да обильно покрываться потом во время грехопадения – словно мешки разгружает), то к латышскому актеру Мартиньшу Калита хоть применяй известное правило русского языка про «стеклянный, оловянный, деревянный». Стеклянный, большей частью одинаковый взгляд, неповоротливость оловянного солдатика и вообще «деревянная» манера игры заставляют только дивиться – как весь этот набор не портит впечатление от всего фильма. А ведь не портит! Вот что значит михалковское чудо.

Есть в фильме еще один герой – на первый взгляд третьестепенный, но именно с ним и связана линия сюжета, которая приводит в финале к катарсису и слезам зрителей. Говорить про него ничего не буду – посмотрите, пожалуйста, сами. И на него, и на обе России. Одну – светлую и мирную, с гимназистками Верочкой и Наденькой, перепутавших путешествующего рядом с ними писателя Тригорина с почившим три года тому Чеховым, с икоркой и стрелядками, со смешным фокусником-неумехой и пронырой-фотографом, с малиновым звоном над Волгой и умильными бабами на пристани в Дологово, торгующими смородиной и незрелым крыжовником. Со смешной Таней-Таней, вообразившей себя предметом обожания красавчика-офицера (как повернулась ее жизнь? Уцелела ли в революционном огне вместе с мужем-иностранцем и двумя детьми?). И другую Россию, погруженную в ужасы гражданской войны и идущую на дно, как та самая баржа с главным героем. В Дантовом аде девять кругов. Та самая эйзенштейно-михалковская детская коляска отсчитала восемьдесят девять ступеней – ровно столько кругов пророчит России и всем нам Михалков. Если не вернемся к единственно верным, по его мнению, «скрепам».

Евгений Хакназаров, «Фонтанка.ру»